Коллектив авторов - Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи
Бренуэлл оставил свое место в Ладденден-Футе. Ш. и я вернулись из Брюсселя 8 ноября 1842 года из-за смерти тети.
Бренуэлл уехал гувернером в Торп-Грин, где Энн продолжала учить детей, в январе 1843 года.
В том же месяце Шарлотта вернулась в Брюссель и, пробыв там год, возвратилась в день нового, 1844 года.
Энн отказалась от места в Торп-Грине в июне 1845 года.
…Следует упомянуть, что прошлым летом мысль о школе обрела прежнюю силу. Мы напечатали проспекты, отправили письма всем знакомым, излагая наши планы, сделали все, что могли, но ничего не получилось. Я теперь никакой школы не хочу, да и остальные к ней поостыли. Денег для наших нужд у нас сейчас достаточно, и есть надежда, что их будет больше. Мы все более или менее здоровы, только у папы побаливают глаза, и еще за исключением Б., но, надеюсь, ему станет лучше, и он сам станет лучше. Сама я вполне довольна: не сижу без дела, как раньше, хотя так же полна сил и научилась извлекать из настоящего все, что возможно, не томясь по будущему и не досадуя, если не могу делать того, чего желала бы. Редко, если не сказать – никогда, страдаю от безделья и желаю только, чтобы все были столь же довольны и чужды отчаянию, как я, и тогда бы мы обитали в очень сносном мире».
О Бренуэлле Эмили беспокоилась не зря. Поступив на место, предоставленное ему по протекции Энн, он тут же влюбился в моложавую и кокетливую хозяйку дома. Дело дошло до скандала, юношу вышвырнули с позором, и он с горя пустился во все тяжкие. Пил в дурной компании, пробовал опиум. Шарлотта пишет подруге: «Я зашла в комнату к Бренуэллу, желая с ним поговорить, но добудиться его было весьма непросто. Впрочем, я могла бы и не затруднять себя – он не смотрел в мою сторону и не отвечал на мои вопросы, ибо был совершенно одурманен. Страхи мои оправдались. Мне рассказали, что, ссылаясь на неотложный долг, он сумел заполучить соверен, с которым тотчас отправился в пивную, и, разменяв, распорядился им так, как можно было ожидать. Сейчас с ним невозможно находиться в одной комнате. Не знаю, что готовит нам судьба».
Пороки, которые казались такими неотразимыми у Артура Заморны и Александра Перси, в реальности внушали сестрам лишь страх и отвращение. Патрик-старший все больше терял зрение. Табби тоже болела. Хорошо еще, что наследство тетушки немного отодвинуло угрозу нищеты – сестры были рады и такой передышке.
* * *Но неуемная Шарлотта не собиралась сидеть сложа руки. Она прекрасно понимала, что тетушкины деньги скоро закончатся, а на заработки Бренуэлла больше надежды нет. Наоборот, деньги будут нужны ему, если он наконец захочет лечиться. И тогда она собрала свои стихи и стихи сестер и издала их одним сборником под мужскими псевдонимами Каррер, Эллис и Эктон Белл. Вот как рассказывает об этом сама Шарлотта:
«Осенним днем 1845 года я случайно наткнулась на тетрадку стихов, написанных рукой моей сестры Эмили. Находке я ничуть не удивилась, ибо мне были известны и ее литературные способности, и ее литературные занятия. Но, прочитав тетрадь, я испытала потрясение – мной овладела твердая уверенность, что передо мной не обыкновенные пробы пера, в которых часто изливают душу женщины, а нечто несравненно большее. В ее стихах – немногословных, сжатых – была энергия и подлинность. В них я услышала особенную музыку – дикую, грустную, возвышенную. Моя сестра Эмили была не из числа людей, открыто выражавших свои чувства, даже родным и близким она не разрешала приближаться к тайникам своей души, и у меня ушли часы на то, чтоб примирить ее с моим открытием, и целые недели на то, чтобы убедить ее, что столь прекрасные стихи должны быть напечатаны… А между тем и младшая моя сестра скромно предложила мне взглянуть и на ее труды… Я, разумеется, судья небеспристрастный, но я нашла, что в ее стихах есть свой неповторимый голос. Мы с юных лет мечтали быть писательницами и, отобрав стихи, надумали составить сборник и попытаться его напечатать. Питая отвращение к огласке, мы скрыли свои подлинные имена за псевдонимами Каррер, Эллис и Эктон Белл, на которых остановили выбор, честно заботясь о том, чтобы это были христианские мужские имена, и не желая обнаружить свою женскую природу, ибо мы смутно ощущали, что к пишущим женщинам часто относятся с предубеждением, а нам тогда казалось, что в нашей манере письма и образе мыслей нет ничего от так называемой „женской поэзии“».
Старшая современница сестер Бронте, Мэри Брантон, выразила эту мысль более энергично: «Да я лучше сознаюсь в том, что я канатная плясунья!».
В целом затея провалилась: было продано всего два экземпляра и вышла одна рецензия, в которой автор похвалил стихи Эмили за «прекрасный своеобразный дух», но проигнорировал Шарлотту и Энн. Но сестры уже закалились, привыкли довольствоваться малым, и просто увидеть свое имя на обложке им было достаточно, чтобы обрести веру в себя. Теперь они пробуют силы в прозе. Шарлотта пишет «Учителя» – снова превращая себя в мужчину, молодого выпускника Итона, оставшегося без средств и решившего преподавать английский в Бельгии. Энн пишет «Агнесс Грэй» – историю добродетельной гувернантки, которой все время попадались бездушные хозяева и злые дети, но потом она нашла утешение в браке с не менее добродетельным священником и в воспитании своих детей. Эмили пишет «Грозовой перевал». Подписавшись все теми же именами братьев-литераторов, они отправляют свои сочинения в Лондон, издателю Томасу Ньюби.
* * *«Грозовой перевал» «зацепил» издателя сразу. Возможно, знай он, что автор – женщина, он счел бы роман неприличным. Но написанная мужчиной повесть о роковой страсти и роковом эгоизме, о потемках гордой души без руководства разума и о любви-дружбе юных существ, искупающих грехи своих отцов и матерей, показалась ему оригинальной в своей искренности и неудержимой фантазии.
«Агнесс Грей» оригинальна не была, но, по крайней мере, читатель мог найти в ней именно то, что ожидал: роман, в котором пороки наказаны, а добродетель восторжествовала.
И наконец, «Учитель» решительно никуда не годился. Его герой – брюзга и эгоист не хуже Хитклиффа, но лишенный силы и цельности характера последнего, вряд ли мог понравиться читателям. Когда Шарлотта жаловалась своему дневнику на «остолопок», это звучало трогательно, но когда она вынесла недовольство ученицами на страницы романа, на правах автора вершила над героинями суд, это не могло не вызвать неприязнь. «Что же касается внутреннего мира – скверный и прискорбно невежественный, – рассказывает учитель об одной из своих учениц, – она не способна правильно писать и говорить даже по-немецки, на родном языке, тупица во французском, потуги ее изучать английский начисто бесплодны. В школе сия девица пребывала двенадцать лет; но поскольку все упражнения она обыкновенно списывала у других учениц и всегда отвечала урок по спрятанной на коленях книжке, неудивительно, что развитие ее шло таким черепашьим ходом».
