Борис Грибанов - Фолкнер
Гэвин Стивенс дополняет Темпл, он старается объяснить губернатору, что значит жить годами с человеком, который никогда не забывает дать понять, что он простил, аппетит которого к проявлению благодарности со стороны жены все увеличивается. Правда, Темпл могла уйти от мужа, если бы почувствовала, что не может более удовлетворять его всевозрастающую потребность в ее благодарности. За эти годы Темпл открыла для себя, что человек способен выдержать все. Но вот она забеременела, и это привело ее в ужас, ибо она представила себе, что и ее ребенок будет страдать, потому что она согрешила. По словам Стивенса, Темпл заключила своего рода сделку с богом или с судьбой — она обещала, что, если ее ребенок будет сбережен от страданий за прошлое его матери, она никогда больше не будет рожать. И тем не менее она опять забеременела — сделка оказалась нарушенной. Теперь Темпл знала, что проиграла свою битву и что она обречена. Она знала это за пятнадцать месяцев до того, как появился Питер, младший брат Рыжего, шантажист, обладающий письмами Темпл к Рыжему.
Как объясняет Гэвин Стивенс, это был "плохой человек, конечно, преступник по своим наклонностям… но в сравнении, после этих шести лет сравнения, по крайней мере, мужчина, человек настолько цельный, такой решительный и жестокий, настолько безукоризненно безнравственный, что в этом было даже какое-то подобие чистоты и непосредственности, который не только никогда не нуждался в прощении, но и не представлял, что может кому-то что-то прощать, который не стал бы тревожиться и прощать ее, если бы ему когда-нибудь пришло в голову, что у него есть такая возможность, вместо этого он просто поставил бы ей синяк под глазом и выбил бы ей несколько зубов и швырнул бы ее в канаву".
В результате Темпл не удовольствовалась тем, что дала Питеру деньги, она отдалась ему. Более того, она решила бежать с ним.
Следующая картина второго акта возвращает зрителя к тому страшному дню — 13 сентября прошлого года, — в квартиру четы Стивенсов. Темпл и Питер готовятся к бегству. Темпл решила оставить своего сына и взять с собой шестимесячную дочку. Неожиданно она обнаруживает исчезновение денег и драгоценностей, которые хотела взять с собой, и понимает, что это дело рук Нэнси. Нэнси надеется, что без денег и драгоценностей Темпл не нужна будет Питеру и он отступится, оставит ее в покое и покой маленьких детей будет спасен. Но Питер хитрее, чем это представляет себе Нэнси, — он понимает, что, увезя с собой Темпл и ее маленькую дочку, он сможет вытягивать деньги из мужа и отца Темпл. Он даже предлагает Темпл отдать ей письма, служившие орудием шантажа, говорит, что она может их уничтожить. Но Темпл отказывается — если письма будут уничтожены, у нее еще останется возможность выбора, а она этого уже не хочет, альтернатива продолжать жизнь с Гоуаном страшит ее больше, чем безоглядное бегство с Питером.
Появляется Нэнси и умоляет Темпл отказаться от своего безумного замысла, она напоминает ей о детях — о сыне Бюки, которого Темпл намеревается оставить отцу, хотя знает, что Гоуан и так сомневается, он ли отец этого ребенка, и о маленькой девочке, которую Темпл хочет взять с собой. Но уговорить Темпл невозможно, она с вызовом отвечает Нэнси: "Да! Я это сделаю, несмотря на детей! А сейчас убирайся!"
И вот тогда Нэнси со словами "Я все испробовала. Я сделала все, что могла", направляется в детскую, где спит шестимесячная дочка Темпл… Нэнси приняла страшное решение — ради спасения и счастья Бюки она убивает маленькую девочку. Другого способа остановить Темпл она не знает.
Следующая сцена переносила зрителя вновь в кабинет губернатора. Исповедь Темпл, по существу, завершена, и теперь участники этого странного ночного разговора стараются извлечь из нее нравственные уроки. Темпл повторяет, что ее признание было никому не нужным — спасти Нэнси она не может, спасать душу Нэнси пет нужды, ибо Нэнси в этом не нуждается, значит, речь идет только о ее душе, о ее страдании. А Гэвин Стивенс отвечает ей: "Ты пришла сюда, чтобы утвердить то, во имя чего Нэнси умрет завтра утром, — что маленькие дети не должны страдать, не должны плакать, не должны жить в страхе".
По мере того как продвигалась работа над "Реквиемом по монахине", Фолкнер все явственнее ощущал, что драматургическая форма, избранная им, плохо ему поддается. В мае он писал Роберту Хаасу: "Закончил два акта моей пьесы. Больше, чем когда бы то ни было раньше, начинаю понимать, что не могу написать пьесу. Может быть, ее перепишет кто-нибудь, кто умеет это делать. А сейчас это получается роман. Может быть, мы издадим это сначала в виде книги".
В другом письме Хаасу он опять возвращался к этому вопросу: "Мой вариант в завершенном виде будет представлять собой историю, рассказанную в семи драматических сценах внутри романа. Этим летом я посажу за нее Джоанну, посмотрю, сможет ли она оживить драматические сцены и превратить длинные речи персонажей в подходящие для сцены реплики. Потом посоветуюсь с кем-нибудь из драматургов, кто знает, как это делается. Мой вариант напечатаем в виде книги, для меня это будет интересным экспериментом в смысле формы".
В третьем акте действие разворачивается в комнате свиданий джефферсоновской тюрьмы, куда в утро казни приходят увидеться с Нэнси Темпл и Гэвин Стивенс. Темпл все еще в душевном смятении. Она жалуется Гэвину: "Значит, теперь я должна сказать этой негритянке, убившей моего ребенка: "Я прощаю тебя, сестра". Нет, еще хуже — я должна поменяться местами, все перевернуть. Я должна начать новую жизнь, будучи опять прощенной".
И вот к ним выходит Нэнси, примирившаяся со своей участью, обретшая душевный покой. Весь ее облик исполнен трагического достоинства. Она утешает Темпл. Она призывает ее верить. "Во что?" — спрашивает Темпл. "Просто верить", — отвечает Нэнси.
Когда спустя несколько лет студенты спросили Фолкнера, относится ли слово «монахиня» к Нэнси, Фолкнер сказал: "Да. Это трагическая жизнь проститутки, которую она вынуждена вести просто потому, что на это вынудило ее окружение, обстоятельства. Она была обречена на эту жизнь обстоятельствами, а не выбрала ее ради выгоды или удовольствия. И несмотря на это, она в меру своих жалких возможностей способна на акт — правильный он или нет, — являющийся полным религиозным самоотречением ради невинного ребенка. Это было парадоксально — использовать слово «монахиня» по отношению к ней, но мне казалось, что это добавляет что-то к ее трагедии".
Все лето Фолкнер трудился над новой книгой. В конце июня он информировал Хааса: "Я закончил первый вариант истории пьесы, и сейчас пишу три вступительных главы, которые соединят воедино все три акта". Впоследствии, отвечая на вопрос, откуда возникла столь необычайная форма повествования, он сказал: "История этих людей укладывалась в жесткий, простой диалог. Остальное — я не знаю, как назвать эти интермедии, предисловия, преамбулы, — было необходимо, чтобы создать эффект контрапункта, который бывает при оркестровке. Мне казалось, что, когда жесткий диалог будет противостоять чему-то несколько абстрактному, он станет острее, более эффективным. Это не было экспериментированием, просто мне казалось, что это самый эффективный способ рассказать эту историю".
