Екатерина Сушкова - Записки
195
«Замечания» Е. А. Ладыженской, вдохновленные чувством большой обиды за обнаженные в записках Е. А. Хвостовой семейные тайны, за поруганные в лих традиции «фамильной чести», осложнены еще и глубокой личною неприязнью «горбатой и некрасивой» (как свидетельствуют воспоминания Е. А. Ган) оппонентки к ее красавице-сестре, какими то старыми, затаенно-интимными счетами с нею. (Немалую роль играло здесь, как мы полагаем, и то обстоятельство, что влюбленный в Екатерину Александровну «помещик Л-кий», многократно отвергнутый ею и в столь непривлекательных тонах охарактеризованный в записках — стал впоследствии мужем «сестры Лизы»). Однако, ни личная предубежденность, ни сословные и семейные предрассудки, ни даже те грубые полемические выпады, которыми сопровождает Е. А. Ладыженская «разоблачения» некоторых случайных генеалогических промахов, а еще чаще описок и даже опечаток воспоминаний Е. А. Хвостовой, не мешают признать большую ценность и интерес тех страниц ее «замечаний», которые непосредственно относятся к роману Лермонтова с ее сестрой. Многие психологические и бытовые детали именно этих показаний Е. А. Ладыженской, как живой свидетельницы и участницы инсценированных поэтом событий, дают немало новых дополнительных штрихов к историческому полотну, развернутому в записках Е. А. Сушковой-Хвостовой. Текст «замечаний» воспроизводится нами по «Русскому Вестнику» 1872 г., кн. I, стр. 637–662.
196
В примечаниях к стр. 602 Воспоминаний мой дед назван русским посланником в Вене; из того же примечания узнала я, что его жена, княжна Монморанси, была дочерью французского посланника в той же Вене. И прекрасно! Равный брак; веселым пирком, да за свадебку. Неладно выходит одно то, что Монморанси целые века назывались: les premiers Barons chrétiens, потому что их предок, варвар-Франк, вслед за королем Кловисом принявший св. крещение, получил этот титул; позднее они сделались только герцогами и то в младшей линии старинного этого рода. Кто не знает, что остроумец Талейран, будучи послом в Лондоне, представляя друг другу Монморанси и Ротшильда, промолвил: М. le premier baron chrétien, М. le premier baron juif.? Е.Л. [Прим. E. A. Ладыженской, ссылки которой на страницы соответствовали тексту записок Е. А. Хвостовой в книжках «Вестника Европы»].
197
В тексте записок Е. А. Хвостовой здесь, вероятно, простая описка: вместо имени Прасковьи Юрьевны Кологривовой поставлено имя Варвары Юрьевны Горчаковой.
198
Эти и нижеследующие тирады Е. А. Ладыженской вызваны простой опечаткой журнального текста «Записок» Е. А. Хвостовой, исправленной в отдельном их издании: речь идет на стр. 73–74 не об Александре Андреевиче Беклешове, а об его брате Алексее.
199
Для меня ясно, что здесь хотели изобразить не Александра Андреевича, а брата его Алексея Андреевича, но едва ли портрет идет к кому либо из обоих. Я не знала ни одного ни них. Е.Л.
200
Эту просторную и высокую карету, с княжескими коронами вокруг империала, вычинил и изготовил нам дедушка для вечерних выездов, когда я с мужем и сопутствовавшею нас сестрой посетила его в Пензе. Но экипаж, возбуждавший наш смех в зиму 1836 года, мог быть новейшего фасона в 1811–1819. Е.Л.
201
«Замечания» Е. А. Ладыженской об ее прабабке нисколько не колеблют ни той общей характеристики, ни тех конкретных фактов, которые дает Е. А. Сушкова-Хвостова на стр. 39–40 своих «Записок». Любопытно, что и Воспоминания А. М. Фадеева стр. 33–34, хорошо знавшего княгиню А. И. Долгорукую, гораздо ближе материалам Е. А. Хвостовой, чем данным ее оппонентки:
«Княгиня Анастасия Ивановна Долгорукая. — вспоминает он, — восьмидесятилетняя бабушка жены моей, рожденная Ладыженская, родная внучка князя-кесаря Ромодановского, — уже слабая и полуслепая, некогда красавица, блиставшая при дворах императрицы Елизаветы и Екатерины II. При выходе ее замуж за князя Василия Сергеевича Долгорукого, она получила в приданое более восьми тысяч душ, и жила с ним когда то очень широко в своем богатом московском доме, к сожалению, часто не соображая своих хотя и больших доходов с превышающими их расходами. Как они легко обращались с своим состоянием, доказывает следующий характерный случай из их тогдашней жизни: заболел у них один из сыновей скарлатиной, находился в опасности, но выздоровел: доктору, лечившему его, в благодарность за лечение, они подарили прекрасное подмосковное имение с четырьмя стами душ. Немудрено, что, вследствие такого неосмотрительного обращения с имуществом, оно наконец совсем расстроилось, и княгиня Анастасия Ивановна, на старости лет, должна была ограничиваться очень умеренными средствами, доставлявшимися одним уцелевшим имением в несколько сот душ, полуразоренных и обремененных долгами. Она, однако, была очень умная, любезная, светская старушка, с большим образованием и начитанностью, особенно по части французской литературы. Покойный муж ее, князь Василий Сергеевич Долгорукий, был сын князя Сергея Григорьевича, долго находившегося посланникам в Варшаве, потом сосланного при императрице Анне Иоанновне за противодействие Бирону в Березов, где, пробыв восемь лет, был вызван в Петербург, назначен послом в Лондон и накануне отъезда схвачен, препровожден в Новгород и там казнен обезглавлением, с своим племянником князем Иваном Алексеевичем Долгоруким, мужем известной Натальи Борисовны, урожденной графини Шереметевой. Громадные их имения и все имущество были конфискованы».
202
Однако, разорение семьи Долгоруких, вопреки данным Е. А. Ладыженской, дошло к началу 20-х годов до такой степени, что даже блестящий некогда генерал-майор принужден был отказывать себе едва ли не в самом необходимом. Одевался, например, он настолько бедно, что, как рассказывает его зять — «подавал повод к довольно забавным ошибкам. Так, однажды, станционный смотритель ближайшей почтовой станции, давно известный князю, пригласил его крестить у себя сына; князь согласился и в назначенный день отправился к смотрителю. Крестить должны были в две пары, и скоро явился и другой кум, молодой помещик Бахметов, недавно приехавший из Петербурга — великий франт, разодетый щеголем, раздушенный и припомаженный. Смотритель отлучился из комнаты и Бахметов, увидев пожилого человека в стареньком военном сюртучке, вероятно принял его за какого-нибудь отставного унтера и приступил к разговору с ним: «Что, братец, служил в военной службе?» — «Служил». — «Долго служил!» — «Порядочно». — «Много воевал?» — «Воевал». — «Ну что-ж, теперь здесь находишься на побывке или в отставке?» — «В отставке». — «Есть семья, жена, дети?» — «Я вдовец и семья у меня небольшая, всего две дочери». — «Ну, а в отставке с каким чином, Фельдфебелем или вахмистром?» — «Генерал-майором». — «Что?!.. Как?!» — Князь повторил свой ответ. Бахметов сильно озадачился и сконфуженно спросил: «Позвольте узнать, с кем я имею честь говорить?» «Я — князь Павел Васильевич Долгорукий». Бахметов окончательно растерялся, забормотал несвязные извинения и напустился на вошедшего смотрителя, как он смел не предупредить его какой у него сидит гость. Князь должен был заступиться за смотрителя и едва мог успокоить молодого человека. Такие случаи бывали не раз и очень забавляли князя» («Воспоминания» А. М. Фадеева, Одесса, 1897 г. стр. 35, 36).
