Георгий Чулков - Императоры. Психологические портреты
А это зверское убийство генерала Мезенцова! А сам он, император? Разве он обеспечен от посягательств на его жизнь? 2 апреля 1879 года, в десятом часу утра, Александр Николаевич совершал свою обычную прогулку. Он шел но Миллионной, Зимней канавке и Мойке и потом повернул на площадь Гвардейского штаба. В это время через площадь переходил какой-то господин высокого роста, в чиновничьей фуражке. Он шел довольно быстро, уверенно и спокойно. От угла Гвардейского штаба он направился по панели прямо навстречу царю. Александр Николаевич, увидев этого человека, идущего на него, вдруг почувствовал, что идет его враг. Он оглянулся. Пристав, который следовал за ним, отстал шагов на двадцать пять. По ту сторону площади, у подъезда министерства финансов, стоял жандармский штабс-капитан. Александр Николаевич хотел крикнуть, чтобы бежали к нему на помощь, но стало стыдно, и крик замер на губах. Промелькнуло еще несколько секунд, и высокий человек приблизился настолько, что Александр Николаевич различал уже его серовато-голубые глаза, которые как будто искали кого-то. Не успел еще этот неизвестный человек опустить в карман руку, как Александр Николаевич все уже понял. Раздался выстрел, и Александр Николаевич, удивляясь сам своей легкости — ему было тогда шестьдесят лет, — бросился бежать в сторону Певческого моста. Он чувствовал, что враг вновь прицеливается, догоняя его. Тогда государь метнулся в сторону, потом опять в другую, и еще, и еще… А выстрелы следовали один за другим — до пяти раз. Бежать так, обманывая неопытного охотника, было страшно и весело. Выстрелы прекратились. Царь оглянулся. Кто-то, должно быть, тот самый человек в фуражке, валялся на земле. Вокруг была толпа.
Через несколько дней министр юстиции и сенаторы допрашивали покушавшегося на жизнь царя. Он оказался бывшим студентом Александром Соловьевым, тридцати лет. Царю принесли показания этого человека. Читая эту откровенную записку, Александр Николаевич пожимал плечами и усмехался недоброй усмешкой. Так вот они каковы, эти люди, считавшие себя вправе переделывать своевольно империю! Это все недоучившиеся молодые люди, не успевшие даже подумать как следует над смыслом жизни и смыслом истории. "Я окрещен в православную веру, но в действительности никакой веры не признаю, — спешит сообщить Соловьев о своем атеизме следователям. — Еще будучи в гимназии, я отказался от веры в святых… Под влиянием размышлений по поводу многих прочитанных мною книг, чисто научного содержания и, между прочим, Бокля и Дрэпера, я отрекся даже и от верований в Бога, как в существо сверхъестественное.
Я признаю себя виновным в том, — продолжает Соловьев, — что 2 апреля 1879 года стрелял в государя императора, с целью его убить. Мысль покуситься на жизнь его величества зародилась у меня под влиянием социально-революционных учений; я принадлежу к русской социально-революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуется результатами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными для большинства…
Ночь с пятницы на субботу провел я у одной проститутки, но где она живет, подробно указать не могу; утром в субботу ушел от нее, надев на себя чистую накрахмаленную сорочку, бывшую у меня, другую же, грязную, бросил на панель".
С жадным любопытством читал Александр Николаевич и рассказ о самом покушении: "Я не прошел еще ворот штаба, как, увидя государя в близком от меня расстоянии, схватил револьвер, впрочем, хотел было отказаться от исполнения своего намерения в этот день, но государь заметил движение моей руки, я понял это и, выхватив револьвер, выстрелил в его величество, находясь от него в 5–6 шагах; потом, преследуя его, я выстрелил в государя все заряды, почти не целясь. Народ погнался за мной, и, когда меня задержали, я раскусил орех с ядом, который положил к себе в рот, идя навстречу государю".
Весной после покушения царь уехал в Крым. Летом дела опять вызвали его в столицу, но осенью вновь потянуло на Южный берег, в виллу Бьюк-Сарай. С каждым годом, с каждым месяцем Александр Николаевич все более и более привязывался к своей возлюбленной. И чем страшнее было царствовать, тем сладостнее казался ему альков Екатерины Михайловны. А царствовать действительно было страшно. "Два человека жили в Александре II, — писал Кропоткин, — и теперь борьба между ними, усиливавшаяся с каждым годом, приняла трагический характер… Без сомнения, он сохранил привязанность к матери своих детей, хотя в то время он был уже близок с княжною Юрьевской-Долгорукой".
"Не упоминай мне про императрицу: мне это так больно", — говорил он не раз Лорис-Меликову. "Она умирала в Зимнем дворце, в полном забвенье. Хорошо известный русский врач, теперь уже умерший, говорил своим друзьям, что он, посторонний человек, был возмущен пренебрежением к императрице во время ее болезни. Придворные дамы, кроме двух статс-дам, глубоко преданных императрице, покинули ее, и весь придворный мир, зная, что того требует сам император, заискивал перед Долгорукой".
Огромность событий, наполнявших собою первые годы его царствования и отчасти вызванных им самим, потрясли душу царя. У Александра Николаевича Романова не хватило нравственных сил, чтобы закончить свое царствование так, как он его начал. Впечатлительный и страстный, самолюбивый и неуверенный в своем пути, он был оглушен выстрелами и взрывами. "Подпольная Россия была слишком нетерпелива". Так ему казалось, и это его старило гораздо больше, чем страстные ласки очаровательной княжны.
Первого декабря 1879 года в Москве, едва проследовал благополучно царский поезд, раздался очередной взрыв. Пострадал свитский поезд. Перепутанный маршрут спас случайно и на этот раз государя. Но он чувствовал, что заколдованный круг сжимался все больше и больше, что он — как в западне.
Семнадцатого февраля 1880 года, в шесть с половиной часов вечера, когда Александр Николаевич, окруженный семьей, беседовал в своих апартаментах с приехавшим в Петербург братом императрицы, принцем Александром Гессенским и с его сыном, Александром Болгарским, раздался страшный удар, дрогнула стены, потухли огни, запах, горький и душный, наполнил дворец.
Через минуту раздались вопли и стоны. Перепуганная насмерть дворцовая челядь бегала по лестницам, покинув государя, ища спасения.
Царь понял, что это очередное покушение уже в самом дворце, во внутренних апартаментах, что "крамола" гнездится тут, рядом, что все копчено… Он бросился по коридору в комнаты Екатерины Михайловны, забыв всех своих немецких родственников. Она была жива и бежала к нему навстречу.
