Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой
Я разглядывал пистолет. Он был настоящий, не похожий на те, из которых стреляли в тире. Отхохотав, Платон сказал: “Ираклий, так тебя звать, да? Ты же Миши Квирикадзе сын, он тоже хороший мудозвон, хотя нет, это я так, твой отец правильный, но пьянеет быстро, а этот Чипилия – Мюнхгаузен, только не барон, а шизофреник”.
Путаную речь Платона я не понял, отнес пистолет домой. Показал двоюродным братьям. Карл, самый старший из братьев, на другой день пошел к Чипилии и вернулся от того навеселе: “Чипилия зовет всех нас в субботу встретиться у Платона”.
Мне было одиннадцать лет. Я завидовал своим взрослым двоюродным братьям, они строили санаторий имени XIX съезда партии, а вечерами пропадали на боржомской танцверанде. Иногда туда сбегал и мой папа.
Я с мамой пил из минеральных источников горячий боржоми, сидел в курзале на мраморных скамьях и слушал беседы язвенников об ухудшающемся, а у кого улучшающемся здоровье. У мамы была язва двенадцатиперстной кишки. Но мама была цветущая, розовощекая, белозубая, улыбчивая. Ее окружали мужчины, в большинстве своем офицеры, кто с женами, кто с любовницами, и все они бледные, с темными кругами под глазами. Говорили о таинственном лечебном методе “фейергейзере”, который надо делать только в санатории Министерства мясомолочной промышленности СССР у доктора Муртаза Мухтарова, который снимает все боли и тревоги, “создает внутри вас рай”. Так говорил подполковник Товстуха (помню фамилию), желтый и худой. Это он читал маме стихи:
Близ ложа моего печальная свеча
горит; мои стихи, сливаясь и журча
текут…
Подполковник остановился, что-то забыл, потом продолжил:
…текут, полны тобою…
Во тьме твои глаза блистают предо мною.
Мне улыбаются, и звуки слышу я:
Мой друг, мой нежный друг… Люблю… твоя… твоя…
Я взорвался. Он что, не видит меня?! Мама смутилась. Был вечер. Язвенники расходились. Парк пустел. Боржомская луна делала подполковника желтым вдвойне. Мама почему-то сказала: “Ираклий хорошо читает стихи, Харитон Ноевич”. Тот улыбнулся: “Ираклий, твоей маме надо посвящать стихи”.
Я думаю, он был прав, но, будучи зол, я встал и проговорил быстро, неряшливо:
Мы солдаты пятой роты,
Водку мы не пьем…
Подполковник округлил глаза.
Всю Европу через жопу
На х… разобьем.
Мама опешила. Она впервые услышала из моих уст откровенный мат. Подполковник Товстуха делано засмеялся: “Браво, мальчик. В твои нежные годы я тоже был изрядный говнюк”. Резко встал и ушел.
В субботу в стекляшке “У Платона” был накрыт стол, за которым сидели мой папа, Карл, Мамука, Бесо, четверо боржомцев, Симон Чипилия, потерявший и обретший немецкий пистолет, который, как он утверждал, был личным подарком от немецкого маршала авиации Германа Геринга.
Знаю, что последняя фраза удивит тебя, Чанчур, даже возмутит.
Должен сказать, что я, нашедший этот пистолет, не сидел за столом, меня не позвали, но я многое знаю о том застолье и о других, последовавших вслед… Хочу еще раз сознаться, что рассказчик я плохой, не могу вести главную линию, описывать главные события, касающиеся героя. В данной истории это тирщик боржомского тира Чипилия, человек особенный. Мой папа Михаил, двоюродные братья Карл, Мамука, Бесо, даже моя любимая мама – статисты в этом рассказе. Чипилия пять лет назад вернулся с фронта чуть контуженный. Сегодня СССР – страна победитель, уже залечивает свои раны… Восстанавливаются разрушенные города, возведены взорванные плотины. Харьковский тракторный завод построил тысячи новых тракторов и выпустил их на поля. Нарисована картина “Утро нашей Родины”, где генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин идет в белом кителе по бескрайнему хлебному полю. Режиссер Пырьев то ли снял, то ли снимает, то ли вот-вот приступит к съемкам фильма “Кубанские казаки”. На Красной площади в Москве по майским и ноябрьским праздникам проходят тысячные толпы радостных демонстрантов, играют духовые оркестры, все счастливо смотрят на трибуну Мавзолея, где стоит – Чанчур, ты знаешь кто! Он в белом кителе генералиссимуса. Я могу много говорить о праздниках, о новых планах, о стройках коммунизма. Мне кажется, если бы я все это читал вслух, голос мой обрел бы нотки диктора Левитана.
Даже в грузинском курортном городке Боржоми, где из глубин земли бьют целебные источники и со всего СССР съезжаются больные с желудочно-кишечным трактом, даже здесь чувствуется радостный пульс новой жизни. А тирщик Симон Чипилия живет лишь воспоминаниями о прошедшей войне, о битвах с фашистским зверем, о своих невероятных подвигах, о которых, увы, не знает никто. Разве что десятка два боржомцев, которых Чипилия, живущий с женой Алваси в маленькой двухкомнатной квартире на улице Клары Цеткин, 14, зазывает субботними вечерами к себе в дом или в стекляшку “У Платона”, накрывает стол и под обильное виноизлияние, поедание сациви, хашламы рассказывает истории, которым позавидовал бы сам упомянутый буфетчиком Платоном великий враль барон Мюнхгаузен. Состав гостей часто меняется, в этот раз за столом сидят мой папа и мои взрослые двоюродные братья, они пьют, вкусно едят и, разинув рты, слушают тирщика. Папа и братья с лету словили драматургию происходящего. Тирщик всю неделю зарабатывает ружьями, пистолетами, дробью и кисточками деньги. В субботний вечер он угощает. По неписаным правилам, надо слушать его, восхищаться, говорить: “Чипилия, не может быть?!” – желательно раскрывать рот, округлять глаза, цокать языком, бить ладонью о стол и, конечно же, кричать что-то вроде “браво!”. И конечно же, произносить тосты за Великого Воина Чипилию. Все дни недели он абсолютно вменяемый человек. Даже когда садится за стол с друзьями, он скромно улыбается, но после второго-третьего тоста, когда его спросят: “Чипилия, а что было там, в Сталинграде?” или “Как же тебя не рассекретили в ставке Адольфа Гитлера?” – Чипилия, робко улыбаясь, начинает первую фразу, на второй фразе это уже другой человек. Он как Леонардо да Винчи, который одновременно был художником, изобретателем, строителем, поэтом, воздухоплавателем. Так и Чипилия был в своих рассказах то летчиком, то артиллеристом, то минером. Его танк первым ворвался в Берлин, это он торпедировал крейсер “Бисмарк”, а в прошлую субботу он вспоминал, как танцевал с любовницей Гитлера Евой Браун аргентинское танго на банкете в Рейхстаге. Ева Браун явно была неравнодушна к советскому бравому разведчику. Здесь надо описать внешность Симона Чипилии, что привлекло и взволновало в нем красивую немку? Лицо смуглое, как у индейского вождя, острый нос слегка портили глаза, чуть навыкате, с такими глазами мужчины похожи на сов. Высокий, плечи широкие, черный пиджак, черные брюки, белые парусиновые туфли, которые он чистил зубным порошком, об этом мне сказала мама, признав его привлекательным мужчиной. “Может, он действительно был талантливым разведчиком, как Кадочников в фильме “Подвиг разведчика”, – предположила мама. Папа возмутился: “Ты не слышала, что за чушь он несет”… Папа стал говорить за Чипилию, а Карл за Еву Браун. Иногда за Браун произносил реплики Мамука. “В 1944-м меня забросили в Германию… По документам я был Орландо Вагнер, внук любимого композитора Гитлера. Я позвонил с уличного телефона Адольфу, он принял меня. Для Адольфа Вагнер был больше чем композитор, он был Бог! Адольф сделал меня помощником Гиммлера, я получал много секретной информации, отсылал ее в Москву, в Центр. И тут Ева Браун, на одном банкете, был ее день рождения, увидела меня и потеряла голову… Когда объявили белый танец, Адольф вышел ей навстречу, а она с полным безразличием посмотрела на него и прошла мимо. Гитлер опешил. Я стоял в другом конце зала, Ева Браун подошла и сказала: “Будешь моим кавалером”… Я смутился. Она положила руку на мое плечо и вытянула в центр зала. Вначале я брыкался, потом смирился. Будь что будет… Мы танцевали аргентинское танго. Ева прижималась ко мне, я чувствовал ее упругое тело. Посмотрел на Адольфа, увидел в его глазах досаду, шепчу Еве: “Адольф смотрит на нас”. Она отвечает: “Чипилия, у тебя такие сильные руки, малыш!” – и протискивает свою ногу меж моих ног. Другие пары заполнили паркет. Ева продолжает обвивать мою ногу. И шепчет: “Я хочу тебя, грузин”.
