Валерий Шубинский - Азеф
Но зададимся вопросом: достаточно ли было Бурцеву молчания Лопухина? Сам он и так знал правду — был убежден, что знает. Ему нужен аргумент в споре с эсерами. А аргументом могло быть только твердое «да» в ответ на прямой вопрос.
И вот, рассказав об очередном этапе деятельности своего героя, Бурцев спрашивал:
«— Если позволите, я вам назову настоящую фамилию этого агента. Вы скажите только одно: да или нет?»
Лопухин молчал. А поезд уже подходил к Берлину.
Только один раз Лопухин прервал Бурцева:
«— И вы уверены, что этот агент знал о приготовлении к убийству Плеве?
— Не только знал, — ответил я, — но он был главным организатором этого убийства. Ничто в этом деле не было сделано без его ведома и согласия. Он три раза приезжал для этого дела в Петербург и осматривал позиции, занятые революционерами. Это он непосредственно руководил Сазоновым»[266].
Понятно, почему именно на это сообщение Лопухин отреагировал особенно остро. Он был человеком из команды Плеве и продолжал чтить его, несмотря на различия во взглядах. Он и много лет спустя защищал Плеве от обвинений в причастности к Кишиневскому погрому. К тому же вся эпопея с убийством Плеве происходила у него, Лопухина, на глазах. Его, а не кого-то другого, обвел Азеф вокруг пальца.
А Бурцев продолжал. Он говорил про убийство Сергея Александровича. Говорил о том, что «еще совсем недавно, всего лишь несколько месяцев тому назад, агент, о котором я говорил, лично организовал покушение на Николая II, которое если и не удалось, то только помимо его воли…».
Вот тут Бурцев солгал — если он действительно сказал это. То есть не солгал, а опередил события. Ибо до покушения на царя, которое не удалось лишь помимо воли Азефа, оставалось еще три с половиной недели. Трудно сказать, что перед нами: ошибка памяти мемуариста или… Может быть, Бурцев что-то слышал про ревельский эпизод? Но почему же он считал, что то покушение сорвалось не по вине Азефа?
Впрочем, и двух эпизодов — Плеве и Сергея Александровича — хватало с лихвой. Лопухин взволновался, стал задавать вопросы. А Бурцев наседал.
«— Вы, будучи директором Департамента полиции, не могли не знать этого провокатора, — в Департаменте полиции он был известен как Раскин, Виноградов, — были у него и другие клички, — сказал я. — Как видите, я его теперь окончательно разоблачил и я еще раз хочу попросить вас, Алексей Александрович, позвольте мне сказать вам, кто скрывается под псевдонимом Раскина?
— Никакого Раскина я не знаю, а инженера Евно Азефа я видел несколько раз! — сказал Лопухин»[267].
(Евно! — вот оно прозвучало, это неприятное имя, которое 15 лет существовало только в официальных документах. Можно представить себе, как брезгливо выговорил его барин Лопухин.)
…Собственно, такова общепринятая версия этого разговора, основанная на воспоминаниях Бурцева.
Теперь коснемся альтернативных версий.
Одна из них отражена в воспоминаниях В. Фигнер. Якобы в разговор вмешалась супруга Лопухина Екатерина Дмитриевна (урожденная Урусова): «…обратясь к нему, она сказала: „Да скажи же!“ И это „скажи же“ прекратило нерешительность Лопухина».
Драматургия сцены оказывается уже немного другой, но принципиально ничего (как будто бы) не меняет. Все-таки завяжем узелок на память.
Гораздо более сенсационная версия выдвинута Ю. Г. Фельштинским в примечаниях к изданию мемуаров А. В. Герасимова. Ссылаясь не неопубликованные воспоминания двоюродного брата Лопухина, Алексея Сергеевича, он рассказывает следующую историю:
«…Находясь в Париже, получив известие из Лондона, что его дочь похищена (при выходе из театра оттеснена в толпе от гувернантки и исчезла), А. А. Лопухин поспешил в Лондон, в его поездное купе вошел Бурцев и предложил в обмен на освобождение дочери назвать имя полицейского агента в верхах эсеровской партии. Лопухин назвал Азефа, и на следующий день освобожденная дочь его вернулась к нему в лондонскую гостиницу. Видимо, изложить эту причину в общественной обстановке предреволюционной России было для Лопухина невозможно»[268].
Трудно сказать — почему невозможно (странные представления об «общественной обстановке предреволюционной России»). Еще непонятнее, почему Лопухин, вместо того чтобы спрятаться и спрятать свою семью, всю осень (как мы дальше увидим) продолжал активно сотрудничать с Бурцевым в деле разоблачения Азефа. Даже если найти этому какое-то объяснение, даже если допустить, что Лопухин год спустя, на суде, под угрозой каторжных работ зачем-то утаил оправдывающее его обстоятельство, даже если предположить, что под маской мирного историка Бурцева скрывался зловещий бандит с криминальными связями во всех мировых столицах, — даже если предположить все это…
Все равно версия рассыпается.
Дело в том, что загадочное похищение и неожиданное возвращение в лоно семьи Варвары Алексеевны Лопухиной в Лондоне в самом деле имело место, но не в сентябре 1908-го, а 24–30 ноября 1907 года. А. Гейфман предположила, что разговор Бурцева с Лопухиным именно тогда и происходил. Непонятно, правда, зачем бы Бурцеву почти год скрывать такую важную улику. Но главное все-таки не в этом, а в том, что в ноябре 1907 года Бурцев совершенно бесспорно находился за сотни километров от Франции — а именно в Финляндии. Так что эффектную конспирологическую версию можно считать закрытой.
Скорее всего, разговор в поезде случился именно тогда, там и так, как его описывает Бурцев. И все-таки неясности в этой истории существуют. И эти неясности касаются мотивации Лопухина.
Бурцев не знал про майский приезд Морозова в Париж с сообщением от Орлова-Давыдова. Если бы и знал, едва ли связал бы этот эпизод с Лопухиным. Собственно, это и сегодня — всего лишь версия. Но в свете этой версии события выглядят иначе. Получается, что еще до того, как Бурцев сообщил ему о двойной игре агента Раскина (Виноградова), Лопухин готов был (сложным, тайным путем) выдать его революционерам?
Нельзя обойти вниманием и еще одну версию, совсем уж радикально-конспирологическую, выдвинутую в книге Ю. Фельштинского и Г. Чернявского «Через века и страны. Б. И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века» (М., 2012) и опирающуюся, как и версия с похищением дочери, на неопубликованный архивный источник (поздние письма Николаевского) — без точной ссылки и цитат. Злодеем, провокатором, двойным игроком оказывается не Азеф, а… Лопухин.
«Азеф не являлся провокатором, а был полицейским агентом, аккуратно докладывавшим Департаменту полиции подробную информацию о всех готовившихся террористических актах, о которых он, как руководитель Боевой организации эсеровской партии, был полностью осведомлен. Лопухин же (чуть ли не с согласия самого С. Ю. Витте, главы правительства в 1903–1906 гг.) клал ее под сукно и этим допускал некоторые успешные акты террора, используя, таким образом, Боевую организацию эсеров для сведения счетов с теми, кто ему мешал»[269].
