Наталья Баранская - Странствие бездомных
«Однако мне пора», — сказал папа, щелкнув крышкой часов, и поцеловал на прощанье. И я осталась в принужденной беседе с незнакомыми людьми. После ужина разобрала вещи в маленькой комнате, которую выделили нам с мамой (она обещала приезжать по выходным), и легла спать. Печальные мысли мешали заснуть (в пятнадцать лет уже не плачут в подобных случаях). Тихонько скрипнула дверь, и вошла Ольга Исааковна: «Еще не спишь?» Проверила, какое у меня одеяло, чем-то прикрыла — ночью будет прохладно, провела рукой по моим волосам и, пожелав спокойной ночи, добавила: «Не грусти, все будет хорошо». И я сразу заснула.
Душой и хозяйкой дома, составленного из двух семей, была Ольга Исааковна. Она вела «дело летнего отдыха», руководя всем — покупками, готовкой, кормлением, мытьем и т. д., — в общем, заботилась обо всех живущих с ней, да еще обеспечивала воскресные обеды с приезжающими гостями. На эти воскресные обеды, да и на повседневную жизнь семьи нужно было покупать уйму продуктов. Многое приносили на дачу: молочница — бидончик «утрешнего», на неделе деревенские бабы предлагали творог и сметану, ребятишки носили кринками землянику и чернику, а еще появлялся торговец мясом, выполнявший заказы дачников. В общем, торговля «вразнос» процветала. Погреб, набитый льдом, служил холодильником. А из Москвы к воскресным обедам привозили то, что мама называла разносолами, — гастрономию, конфеты, пирожные. Не знаю, что мои родители давали «на пропитание» своего ребенка, но ясно, что окупить мой «пай» целиком они не могли. Я еще росла и ела за обе щеки. «Сыты ли вы, мои козочки?» — спрашивала в конце каждой трапезы Ольга Исааковна (вопрос из сказки о козлике, который «бежал через мосток, схватил кленовый листок»).
На даче в Удельной не было никакой дачной бивуачности с едой из мисок и плошек. Порядок во всем домашнем укладе сообщал дачной жизни солидность и устойчивость старого поместья. В обычном представлении порядок и разумное устройство сочетаются с некоторой сухостью или холодностью. Но никакой чопорности не было в доме Лурье, с которым судьба соединила меня на долгие годы. Ольга Исааковна была строга, требовательна к соблюдению порядка и вместе с тем удивительно добра и отзывчива. Мама приезжала по воскресеньям, иногда с ночевкой, иногда на полдня, а то и вовсе пропускала неделю. Но я особенно не скучала.
Постепенно я прижилась в этой большой семье. Мы с Ниной играли, совсем по-детски: рыли туннель навстречу друг другу из двух песчаных ям, лазали на большое дерево с низкими ветвями, разыгрывали нами придуманные сценарии из жизни то воров, то артистов. Это требовало действий — движения, речей, пенья, а то и стрельбы. Однажды в запале игры Нина, жестикулируя и размахивая руками, с криком «Остановите машину!» наскочила на кого-то или на что-то большое и белое. «Оно» вдруг то ли зарычало, то ли заржало. С криком «Белая лошадь!» Нина в ужасе пронеслась мимо меня, и я кинулась следом. Запыхавшиеся, влетели мы на террасу, повторяя: «Белая лошадь!» «Она что, укусила вас?» — спокойно спросила Нинина мама. Она гладила белье — она всегда что-нибудь делала. Через минуту к террасе подошел мужчина с белой купальной простыней, свернутой на плече. «Извините, — сказал он, — я не понял, чего от меня хотела ваша девочка. С ней все в порядке?» Едва он отошел, мы покатились со смеху. «Дуры, — ласково сказала О. И., она обращалась к нам так, когда удивлялась нашей ребячливости, — вы же его напугали».
Кажется, более веселого и теплого лета не было за всю мою школьную жизнь. Мы с Ниной шалили, дурили, до упаду хохотали над анекдотами, неистощимый запас которых был у воскресных гостей. Ловили воров — да, ловили воров. Первый их «визит» случился однажды в ночь с субботы на воскресенье, когда они съели сто биточков в сметане, приготовленных к воскресному обеду. Кушанье было выставлено на террасу в чугунном сотейнике, на крышку которого поставили два тяжелых утюга — предохранение от бродячих котов. Утюги были сняты, сотейник начисто выскоблен. Ольга Исааковна и Матрена переживали: чем же кормить гостей?
О более серьезных утратах от воров тогда не думали. Но вот одну за другой обокрали соседние, такие же уединенные, дачи. Взрослые призадумались и решили установить ночные дежурства: было ясно, что воры вот-вот наведаются к нам. Дежурили по одному, а мы с женой Гольдмана — на пару: обе были трусихи. Дежурство установили с полуночи до рассвета, и это было ошибкой. С двенадцати до двух мы с Рейзой читали, болтали, жевали что-то, превозмогая сонливость, а в четыре задули лампу-молнию и, готовясь лечь, вышли в сад — пописать. Тут-то и заметили фигуру, притаившуюся за деревом. Рейза кинулась будить Гольдмана — у него было охотничье ружье, заряженное дробью на всякий случай. Пока она трясла мужа «Леон, Леон!», я открыла в своей комнате окно и громко, но игриво обратилась к «фигуре»: «Что же вы так поздно? Мы ждали вас раньше!» Тут я перевела взгляд поближе — о ужас! Возле окна, чуть справа, прижавшись к стене, стоял второй вор. Ничто не мешало ему повернуться, схватить меня за шею и вскочить в окно. Но Гольдман, с ружьем в руках, в подштанниках и накинутом наспех пиджаке, уже выскочил на террасу. Воры между тем сходились по кривой, видимо, на совещание — как понимать слова девчонки? Только они сошлись, как Леон и бабахнул из ружья. «Дичь» побежала, обитатели дачи выскочили на террасу. Гольдман вышагивал по траве, считая шаги до «места встречи» и определяя, достал ли воров заряд дроби. Ольга Исааковна беспокоилась, не ранены ли люди. Попал — не попал, но стрельба все же произвела впечатление. Воры более не появлялись.
В какой-то воскресный вечер, вероятно августовский — темнеть стало раньше, я подбила Нину разыграть наших, засевших после чая за карты. Преферансу предавались несколько гостей, оставшихся ночевать, и хозяева. Нам с Ниной это занятие не нравилось: игроки забирали большую лампу, оставляя нам полуслепую лампешку, гулять было поздно, читать — темно. Мы нарядились в мужские плащи и кепки, снятые с вешалки в передней, я надела дамские белые ботинки на шнурках — «надо, чтобы что-то было видно», и мы вылезли в окно из самой близкой к играющим комнаты. На террасе, задернутой шторами, нас не могли сразу увидеть; мы же постарались, чтобы услышали прыжок из окна и шаги убегающих «воров». Эффект превзошел ожидания: «Стой, стрелять буду!» — завопил Гольдман, нацеливаясь в светлое пятно. Мы завизжали со страху и повернули назад: «Это мы, это мы!» Кто-то смеялся, кто-то ворчал — преферанс расстроился. Дядя Леня, не погасивший боевого духа, бранился. Тетя Рая сердилась — на ее ботинках зеленые пятна от травы. «Дуры, — сказала Ольга Исааковна, — вот большие дуры! А если бы он сразу пальнул?» После переполоха решили еще раз выпить чаю, а нас в наказание отправили спать.
