Эдуард Хруцкий - Тайны уставшего города (сборник)
Среди погибших был и мой дед, крепкий мужик со стальным кулаком.
В тылу оставались только бронированные. Существовало тогда такое понятие, как бронь. Ее получали кадровые рабочие, инженеры-специалисты, ученые и те, кто должен был организовать работу в тылу.
Но, как тогда говорили, «сидели на броне» директора магазинов, работники ОРСов (отделов рабочего снабжения), была такая форма продовольственного обеспечения, и, конечно, партийные, советские и комсомольские активисты.
Получить долгосрочную бронь и уехать в эвакуацию в сытую Сибирь было заветной мечтой многих «героев тыла».
Мы, пацаны, презирали их. Человек в штатском для нас являлся олицетворением трусости.
Вечер 21 июля 1941 года. Было еще совсем светло, и мы не зажигали свет. Мама возилась на кухне, я слушал по радио какую-то передачу.
Вдруг передача внезапно прервалась, и диктор произнес: «Граждане! Воздушная тревога!» Во дворе залаяли, завыли собаки.
Это была первая настоящая бомбежка Москвы.
Мы пересидели ее в метро, на станции «Белорусская», устроившись в углу в самом конце нижнего вестибюля.
Вся станция была забита людьми, работники метрополитена провожали их в тоннель, где они устраивались прямо на рельсах.
Когда объявили отбой и мы вышли из метро, все было как прежде, только на углу улицы Горького горела аптека.
Через много лет, собирая материал для повести «Комендантский час», я нашел документ, который хочу привести полностью.
«По сводке ПВО за июль – декабрь 1941 г. на город было совершено 122 налета; прорвавшиеся 229 самолетов сбросили 1445 фугасных и около 45 тыс. зажигательных бомб. В результате в городе было убито 1235 человек, легко ранено 3113 человек и тяжело ранено 2293 человека. Во время бомбардировок 2 предприятия и 156 жилых домов были разрушены полностью, 112 предприятий и 257 жилых домов – частично. В этот период были частично разрушены также 4 моста, 43 железнодорожных и трамвайных путей. В городе зарегистрирован 1541 пожар (на промышленных предприятиях и в учреждениях – 221), из них 675 крупных».
Конечно, Москва не пострадала так, как Ленинград. Огромные силы ПВО были брошены на защиту столицы.
Я помню, как мы узнали по радио о подвиге летчика-истребителя, младшего лейтенанта Талалихина. Московский паренек, кажется из Сокольников, первым пошел на таран и сбил немецкий бомбардировщик.
Его портрет появился во всех газетах, о нем рассказывали по радио. Он получил Звезду Героя Советского Союза.
Для нас, мальчишек, Виктор Талалихин стал непререкаемым авторитетом и примером для подражания.
Я вырезал его портрет из журнала «Огонек» и повесил над своим столом, за которым делал уроки.
Я увидел из окна лошадь, запряженную в зеленую армейскую двуколку. Было серое, клочковатое ноябрьское утро. Проснулся я рано в ожидании сводки Совинформбюро.
Я уже писал, что мы взрослели быстрее, и, как и взрослые, ждали сообщений Совинформбюро и старались разобраться в них. Еще не начав изучать географию, мы умели читать карту и переносить на ней значки, все ближе и ближе к нашему городу.
Итак, я увидел лошадь во дворе. Она стояла, грустно опустив голову, словно собиралась заплакать.
Я взял на кухне черный сухарь, их выдали вчера по карточкам вместо хлеба, и пошел знакомиться. Мне почему-то показалось, что она потерялась и случайно забрела к нам во двор.
Я подошел к лошади и протянул ей сухарь на ладони, она деликатно взяла его мягкими губами и начала громко хрустеть. Я погладил ее, но дальнейших отношений не получилось. Из подъезда выкатился нагруженный чемоданами сосед:
– Уходи, мальчик, нечего тебе тут делать!
Он начал загружать двуколку чемоданами и узлами, потом появился возчик с мешком, за ним жена соседа.
Они загрузили вещи и тронулись со двора.
Это был день начала знаменитой московской паники. По утрам во дворах мы находили много интересных вещей. Бюсты Ленина и Сталина, книги классиков марксизма, всевозможные наградные значки: «Активист Осовиахима», «МОПР», «БГТО», «Ворошиловский стрелок». Во дворах валялись порванные документы, портреты вождей.
Их выкидывали те, кто не верил, что Москву сумеют отстоять от немцев.
Мы, мальчишки, удивлялись тому, что люди никак не могут понять, что Сталин в Москве, уж он-то защитит нас от немцев.
Через много лет генерал Иван Александрович Серов, бывший председатель КГБ, показал мне старые водительские права со своей фотографией на имя Васильева, а также справку об освобождении, где была написана та же фамилия.
Ему было поручено руководить подпольем в случае захвата столицы немцами.
Значит, не совсем напрасно боялись те, кто выкидывал атрибутику партийной принадлежности на помойки. Тогда у меня был однозначный ответ, а сегодня я, пожалуй, воздержусь осуждать их.
Наверное, самым радостным днем в той моей жизни стал день, когда я услышал по радио сообщение «В последний час». В нем говорилось о разгроме немцев под Москвой. К нам пришли люди, водка у матери была, артельно собрали немудреный стол. В холодной квартире при свечах – электричество отключали постоянно – пели песни, радовались, говорили о том, что к весне война кончится.
А она не кончалась и не кончалась. Правда, жить стало легче.
В 1943-м, после Сталинградской победы, повысили продуктовые нормы, жизнь начала входить в привычные рамки.
В армии ввели новую форму: вместо скромных петлиц с алыми кубарями и шпалами появились золотые погоны.
Кем мы хотели стать тогда? Конечно, военными. Золотой блеск лейтенантских погон – вот что не давало заснуть нам. Мы не просто завидовали лейтенантам, идущим по улицам, мы завидовали им до беспамятства, бессознательно чувствуя, что нам не придется увидеть того, что видели эти ребята, которые были старше нас всего на каких-то семь лет.
А пока нам оставалось мечтать о погонах и портупеях и смотреть в кино «Боевые киносборники», «Партизаны в степях Украины», «Секретарь райкома» и «Она защищала Родину».
Нам оставался иллюзорный мир кино и книг.
А над Москвой уже гремели первые салюты. Затемненный город на полчаса заливался фантастическим светом фейерверков. Ракеты рвались в темном небе, словно фантастические цветы победы.
Жил я рядом с Белорусским вокзалом. Это было одно из преимуществ нашей дислокации. На сортировочные пути приходили военные эшелоны с фронта, и мы только нам известными путями пробирались к ним.
Солдаты встречали нас по-доброму, поили сладким чаем, просили отправить письма, а москвичи давали номера телефонов, и мы звонили их родным, говорили, где стоит эшелон и что их отец, сын или брат не может отлучиться из вагона, и предлагали провести их к эшелону, что свято выполняли.
