Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы
Вид части улицы Покровки
Самый памятный в числе полицейских чиновников был еще в старину на Москве «земский ярыжка». Одет он был в красный и зеленый кафтан, на груди у него нашивались две буквы «З» и «Я», т. е. «земский ярыжка». Когда государь выезжал из города или шествовал в крестном ходе, тогда из них несколько человек с метлами и лопатами шли впереди всех, очищая дорогу. Кроме того, где происходили шум или драка, они всякого могли брать и отводить к суду беспрекословно.
Первый обер-полицеймейстер в Москве при императоре Петре был Греков, как мы выше уже говорили.
В 1729 году в Москве учреждается полицейский драгунский эскадрон, и Москва делится на 12 команд, центральным пунктом которых назначается «съезжий двор». Таких съезжих дворов было двенадцать, и в каждом было два офицера, два урядника и шесть солдат с барабанщиком. Рогаточные караулы из жителей в то время оставались по-прежнему.
При Петре III получил звание генерал-полицеймейстера Дивов, но скоро это звание уничтожено, и в Москве с восшествием Екатерины II восстановлен опять обер-полицеймейстер и введен следующий штат полиции: 1 обер-полицеймейстер, 1 надворный советник, 1 асессор и 1 секретарь с канцелярскими чинами. Для посылок при московской полиции находилось двадцать человек конных драгун.
Из числа начальников полиции в век Екатерины был Архаров, о котором выше мы говорили, и затем таким же деятельным и энергичным был в царствование Александра I А. С. Шульгин 1-й. Он занимал место обер-полицеймейстера десять лет. Он оставил после себя хорошую память очень во многом и сделал по своему ведомству множество полезных преобразований и учредил такие порядки по управлению, из которых многие остаются без изменения до сего времени. Главнейшее же преобразование в Москве он сделал в пожарной команде.
Московская пожарная команда на Пречистенке
Пожарных сигналов на каланчах при нем тогда еще не было, а при пожарных командах всегда было по нескольку казаков с оседланными лошадьми, которые в случае пожара давали знать о том в соседние части. Но, несмотря на это, пожарные являлись на пожары с изумительною скоростью. Лошади под обозом были превосходные, самый обоз и сбруя в блестящем щегольском виде. Команда в соответственной времени одежде, без металлических шлемов.
Набор пожарных лошадей тогда подкреплял не то закон, не то обычай отбирать у всех лошадей за неосторожную езду по улицам и отдавать в пожарную команду без судебного на то определения. Это правило при некоторых случаях влекло за собою вопиющую и притеснительную несправедливость.
Шульгин на пожарах отличался молодецкою неустрашимостью и мастерскими распоряжениями. Из толпы то и дело слышались восклицания: «Вот отец, вот так молодец!» и пр. Шульгин пользовался почти всеобщею любовью, и особенно купечества, несмотря на то, что все его боялись, потому что могучая рука его, сжатая в кулак и распростертая, была для многих грозна и тяжела.
Шульгин жил самым широким барином, очень роскошно. Кухня его была образцом порядка и опрятности. Он по утрам сам ходил на кухню и осматривал припасы, приготовленные для того дня и разложенные на столах под хрустальными колпаками. Посуда, столы, стены, полы, одежда поваров, они сами и все прочее отличалось безукоризненною, щегольскою чистотою и блеском; малейшая пылинка не могла укрыться от зоркого его взгляда.
Эта чистота и блеск проявлялись во всем житейском быту Шульгина и на всем, что хоть несколько подлежало непосредственному его влиянию. Он очень любил хорошо покушать и угостить своих приятелей хорошим обедом.
Злые языки в то время рассказывали, что фельдъегерь, который схватил Коцебу, известного драматического писателя, на границе и отвез его в Сибирь, и был этот Шульгин. Коцебу называет его по фамилии только «Ш» и говорит, что он отличался курьезною способностью пить и есть на каждой станции при перемене лошадей – без разбору и порядка, все, что можно было отыскать: мед и паюсную икру в одно и то же время.
Шульгин не имел своего состояния, но за женою получил в приданое значительный капитал. Должность обер-полицеймейстера в то время не имела высокого оклада. Шульгин был отличный хозяин и примерный во всем распорядитель; средства, которые доставляла ему должность, были очень достаточны и даже с избытком для роскошной его жизни, но, к несчастью, он перешел в этом границы умеренности и расчета и забыл, что всему бывает конец – следовательно, и доходам, приносимым какою-либо должностью, и самой службе.
Для удовлетворения своих роскошных затей и предприятий он пользовался значительным кредитом и выстроил на Тверской улице дом, принадлежащий затем Шевалдышеву, в котором помещается его гостиница. Дом строился под личным его надзором, причем употреблялись самые лучшие и дорогие материалы, построен он был самым великолепным образом, а меблирован так, что в то время в Москве трудно было отыскать другой подобный дом.
Во время службы Шульгина в Москве про него ходило множество рассказов. Так, при переводе К Я. Булгакова из московских почт-директоров в петербургские, он говорил брату его Александру:
«Вот мы и братца вашего лишились. Все это комплот против Москвы. Того гляди и меня вызовут. Ну уж если не нравится Москва, так скажи прямо: я берусь выжечь ее не по-французски и не по-Ростопчински, а по-своему, так, что после меня не отстроят ее во сто лет».
Он же говорил: «Французы – ужасные болтуны и очень многословны. Например, говорят они: “Коман ву порте ву?” К чему это два “ву”? Не простее ли сказать: “Коман порте?” И так каждый поймет». Когда он был в Москве обер-полицеймейстером, то военным губернатором был в ней князь Дмитрий Владимирович Голицын. Шульгин не ладил с губернатором и не скрывал этого ни от кого.
Голицын, ценя его неутомимую деятельность и труды, не обращал на эти личности внимания и каждый раз ходатайствовал о наградах ему.
В 1824 году Шульгин был переведен из Москвы в Петербург. По отъезде своем в Петербург он отправил все свое имущество с особым обозом. Неподалеку от Новгорода встретил этот обоз граф Аракчеев и обратил внимание на длинный ряд разных блестящих экипажей и походных фур, множество превосходных и ценных верховых и упряжных лошадей и щегольски одетую в форменное платье прислугу.
Остановясь и подозвав к себе одного служителя, он спросил: «Кому все это принадлежит?» На ответ же его, что с. – петербургскому обер-полицеймейстеру Шульгину, он сказал: «Скажи ему, что всего этого никогда не было и нет у самого Аракчеева».
Вслед за событием 14 декабря 1825 года Шульгин был уволен от своей должности и переехал в Москву. Он сперва поселился в своем доме; средства его к жизни ограничились одним пенсионом, явились долги, и в конце концов все его вещи были проданы, как и дом, с аукциона.
