Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
Как вы думаете, почему вы оказались таким «громоотводом» для фанатизма и ненависти во время вашего пребывания в Вашингтоне?
– Тому много причин. В основном просто потому, что я победил. (Республиканцы) считали, что в 1976 году они проиграли Джимми Картеру только по причине Уотергейта. Они считали, что со времени победы Никсона в 1968 году они нашли надежную формулу, чтобы навсегда удержать Белый дом.
Они и впрямь верили, что Америка видит в республиканцах гаранта незыблимости демократических ценностей и финансового благополучия и что они всегда могли превратить демократов в картонные фигурки, какими на самом деле они сами были.
Республиканцы карикатурно изображали демократов как почти неамериканцев. И вот появился я, и у меня были идеи о преступности и процветании, об управлении экономикой и о внешней политике, которые им трудно было характеризовать как непатриотичные. И мы победили… И они буквально взбесились.
Кроме того, по-моему, я был первым президентом из поколения тех, кто родился в период послевоенного демографического взрыва. Не безупречным человеком – никогда на это не претендовал. И я выступил против войны во Вьетнаме. Мне кажется, это их вдвойне разозлило, потому что они считали меня культурным отщепенцем, а я все-таки это совершил.
Значит, вы считаете, что культурные войны во многом были порождены этой атмосферой?
– Мм… Думаю также, что они еще больше разозлились, потому что я – белый баптист с Юга. Им не хотелось терять Белый дом, и я им не нравился. Им не нравилось то, представителем чего, как им казалось, я был. Они усердно трудились над тем, чтобы в политической жизни Америки господствовала былая культура белых мужчин с Юга. И они видели во мне вероотступника – и я ничего против этого не имею. Когда я наехал на NRA или делал что-то для прав геев, то для республиканцев это было неприемлемо уже потому, что это я делаю.
Вас удивило, когда вы столкнулись с трудностями в своей партии? Пэт Мойнихэн критиковал ваше предложение о здравоохранении и ваш экономический план.
– Меня это не обижает. Прежде всего, Мойнихэн считал – в чем-то справедливо, – что он сведущ во многих сферах социальной политики более, чем кто-либо другой. Он считал, что мы совершаем политическую ошибку, не проводя сначала реформу благосостояния, что, как оказалось, было верно. Во-вторых, он считал, что Вашингтон не смог переварить за два года экономический план, который он активно поддерживал. Он сказал: «Система не может переварить так много изменений за столь краткий период». Они думали, что я тупой. И по-моему, в ретроспективе, вероятно, они были правы.
Каковы были ваши отношения с Ньютом Гингричем[277]?
– Зависело от того, как Ньют себя вел. Добропорядочного Ньюта я находил привлекательным и умным; мы были удивительно едины в наших взглядах на мир. Вообще нас связывали очень теплые отношения. Он откровенно делился со мной своими политическими планами. И он время от времени испытывал затруднения с правым крылом своей фракции, потому что те сказали, что я слишком часто его принимал.
С другой стороны, когда он обвинял за все плохое, что происходило в Америке в 1960-е годы, демократов, мне казалось это в высшей степени деструктивным.
Что вы лично при этом чувствовали?
– Иногда, вероятно, около 1996 года я дошел до того, что уже не испытывал личных чувств по поводу всего этого – расследований по делу «Уайтуотер» и по делу «Трэвелгейт»[278]. Ньют был умен. Он знал, что это все пустое. Для него это была только политика; речь шла о власти. Но он искренне считал, что задача политики – уничтожение противника. И он очень сильно в этом преуспел. Он одержал победу в Конгрессе в основном потому, что выступил с позиции не брать военнопленных и быть против всего. Он считал, что совершает революцию, а я ему мешаю. Я считал его достойным противником. Я совершил много ошибок, а он благополучно их избежал.
В учебниках истории, конечно, будет сказано, что вы были вторым президентом, которому был объявлен импичмент. Что вы в связи с этим чувствуете? Не упадет ли из-за этого тень на ваши реальные достижения?
– Думаю, что в учебниках истории будет также написано, что оба импичмента были несправедливыми. И поэтому они провалились. В отличие от Эндрю Джонсона, меня это не слишком огорчило, и у меня было больше поддержки со стороны общественности и в Конгрессе, и поэтому я смог вновь приступить к своим обязанностям и впоследствии много сделать для американского народа.
Бывало ли в истекший период так, что вы гневались до помутнения рассудка?
– Бывало, но рядом всегда оказывались друзья, и они меня успокаивали. Не думаю, что когда-либо это могло повлиять на решение мною какого бы то ни было официального вопроса. В таких случаях я всегда понимал, что несу ответственность за работу и с республиканцами, и с демократами.
Я научился тому – и этому я учился почти весь первый срок, – что в некоторые моменты президентам не позволено испытывать личные чувства.
В качестве президента вы были в таком контакте с прессой, какого не встретишь во всем мире: вас гораздо больше критиковали, уделяли вам больше внимания – больше всего. Каково ваше мнение о прессе в Америке?
– Очень важно стараться прислушиваться к критике. Потому что она не всегда неправильна, иногда она справедлива. Как может президент ненавидеть прессу, ведь каждый день газеты и журналы пишут обо всем, что влияет на жизнь американского народа. В любое время, когда вам нужен микрофон, чтобы высказаться, вы его получаете – это СМИ. Поэтому мне кажется ошибочным видеть только негативную сторону в деятельности прессы.
Каких житейских удобств вам будет особенно не хватать, когда вы покинете Белый дом?
– Мне будет не хватать чести жить в Белом доме, который я полюбил. И более того. Мне будет особенно не хватать работы – я просто люблю заниматься этим делом.
Вы приступаете к работе каждый день сразу же, как встаете?
– Каждый день. Даже в самый плохой день. Даже в самые плохие времена, связанные с импичментом. Я просто каждый день благодарю Бога, что работаю.
Что вы узнали об американском народе? Вы были открыты ему, как никто другой.
– Скажу так: когда я уйду с поста 20 января, я покину его еще большим идеалистом, чем был в тот день, когда давал клятву восемь лет назад.
Американский народ в основе своей добрый народ, эти люди почти всегда все правильно понимают, если у них достаточно времени и информации. Но самая сложная проблема ныне состоит в том, что информации полно, но неизвестно, что правда, а что ложь, и очень трудно отделить одно от другого. Информация как бы вас обволакивает. Не хватает времени, чтобы все переварить. Но если у людей есть информация, есть время усвоить ее, то они почти всегда понимают ее правильно. Иначе они не продержались бы здесь 224 года.
