Анна Ларина-Бухарина - Незабываемое
Однако в чем же, с моей точки зрения, проявлялась любовь Сталина к Бухарину, если все сказанное выше и все то, о чем мне еще предстоит рассказать, я расцениваю как политиканство, изощренную хитрость иезуита? Это объяснить довольно трудно. Я бы сказала, наряду с политическими соображениями чувствовалась некоторая интимность в отношении Сталина к Бухарину — интимность, которая вовсе не обязательна была в целях политического расчета. Разумеется, эта тонкость есть капля в море в сравнении с вероломной игрой, которую Сталин затеял против слишком доверчивого Бухарина.
С середины 1924 года до конца 1927 года, когда я часто заставала Сталина у Бухарина, я была девочкой, и мои впечатления могли быть ошибочны. Многое рассказывал мне сам Н. И. Он был вхож в дом Сталина, несмотря на то что не любил застолья, не пил, не курил, но с Н. И. и без вина было весело. Коба делился с Николаем похождениями своей молодости, рассказывал (в вульгарной форме) о своем бешеном темпераменте в ту пору.
Надежда Сергеевна относилась к Н. И. с особенным теплом, всегда радовалась его приходу. Жаловалась Н. И. в присутствии Сталина на деспотический и грубый характер своего супруга; в его отсутствие — в то время, когда отношения между Сталиным и Бухариным стали портиться, — как-то разоткровенничалась и выразила солидарность взглядам Н. И. Маленькая Светлана не чаяла души в Н. И. и бурно выражала свою радость: «Ура! Николай Иванович пришел!»[103]
Характер Сталина никогда не импонировал Н. И. Но, так или иначе, в недалеком прошлом Н. И. был близким человеком Сталину и любимцем его семьи. Это подспудно жило в сознании погибающего Бухарина, потому и вселяло надежду на спасение, несмотря на то что впоследствии из-за разногласий они прошли через полосу острых личных конфликтов.
В пору, когда я уже была женой Н. И., в 1934 году мы встретились со Сталиным в правительственной ложе театра. Заметив Бухарина, Сталин устремился к нему. Позади ложи была комната, где члены правительства проводили антракт. Беседа Сталина с Бухариным длилась настолько долго, что они пропустили целое действие спектакля. Вскоре после этого разговора Н. И. был назначен ответственным редактором газеты «Известия». Дома Н. И. рассказал мне, что Коба вспоминал Надю, жаловался, что тоскует по ней, с горечью говорил, как ему ее не хватает.
Вряд ли с кем-нибудь иным, кроме Н. И., Сталин в театре более чем через год после гибели Надежды Сергеевны затеял бы такой разговор. Очевидно, дружба с Н. И. при жизни Надежды Сергеевны оставила след и в его душе. Хотя ничто ему не было дорого! Но все же…
Свои соображения я решила высказать в объяснение — до некоторой степени — психологии палача по отношению к своей жертве и психологии самого Бухарина. В противоборстве двух сил — любви и ненависти, живших, как я предполагаю, в душе Сталина, родилось то неслыханное вероломство, которое он проявлял всегда и продолжал проявлять в период следствия над Н. И. до его ареста и, видимо, после его ареста.
Первые дни после приезда из Ташкента Н. И. проводил значительную часть времени в своем кремлевском кабинете, боясь пропустить телефонный звонок. Ах, как ждал он звонка от своего «благодетеля»! Наконец долго молчавший аппарат зазвонил. Н. И. ринулся к телефону. Это был К. Радек, в то время член редколлегии «Известий», тоже находившийся под следствием. Радек, узнавший, что Н. И. прервал свой отпуск и прибыл в Москву, поинтересовался причиной его отсутствия в редакции, на что Н. И. ответил:
— Пока в печати не будет опубликовано опровержение гнусной клеветы, моей ноги в редакции не будет!
Радек сообщил, что в ближайшие дни ожидается партийное собрание редакции и что партбюро просит его обязательно явиться. Но Н. И. и на партийное собрание прийти отказался, мотивируя свой отказ тем, что на уровне редакции ничего решено быть не может и его появление там — только излишняя трепка нервов; наконец, Радек выразил желание встретиться с Н. И. В этом ему Н. И. отказал, чтобы не осложнять следствие (он еще надеялся на добросовестное следствие), сказав, что даже Алексею (Рыкову), которого ему так хотелось бы повидать, из тех же соображений он не звонит и не стремится встретиться. А. И. Рыков тоже не звонил.
— С вами ничего плохого не будет, — сказал Радек.
— Это мы еще посмотрим, — ответил Бухарин.
Так, в напряжении, прошли первые дни сентября.
Однажды я совершила невероятную глупость: я тихо спросила Н. И. — тихо, на случай, если стены нас слушают, — неужто он думает, что Зиновьев и Каменев могли быть причастны к убийству Кирова? Н. И. изменился в лице — побледнел и посмотрел на меня глазами, полными отчаяния. Я поняла, что такого вопроса в тот момент Н. И. задавать не следовало. Он прятал в глубину сознания подозрение, быть может, даже уверенность, что без направляющей руки Сталина не свершилось бы преступление. Своим вопросом я напомнила Н. И. о его собственной дальнейшей судьбе. Если можно было добиться самооговора, клеветы на товарищей по партии от Каменева и Зиновьева, следовательно, этого же можно будет добиться от Бухарина, Радека и других. Однако осознать это сразу же для Н. И. было слишком тяжко. И то, что можно было легко понять, в особенности Бухарину, познавшему Сталина и в политической жизни, и в личной, знавшему потенциальные возможности его коварства, оказалось в тот момент за пределами его сознания, ибо сознание было шоковое. И на мой вопрос он ответил:
— Но меня же и Алексея (Рыкова) эти мерзавцы, эти подлецы-клеветники убивают! Томского уже убили, следовательно, они на все способны!.. НКВД не ЧК. НКВД превратился в безыдейную организацию чиновников, они зарабатывают себе ордена, играют на болезненной подозрительности Сталина, гнать их всех оттуда надо — первого Ягоду!
Можно заподозрить, что Н. И. не хотел раскрывать передо мной карты — берег меня. Нет, это не так. Н. И. был слишком эмоционален, чтобы в страшную минуту не раскрыться. Считанные дни потребовались, чтобы оправиться от нанесенного удара, начать мыслить и откровенно сказать мне, что разложение в НКВД происходит не без давления Сталина. Однако это не было устойчивым мнением. И наиболее часто повторяемой фразой была такая: «Ничего не понимаю, окончательно ничего не могу понять, что же происходит?»
Через несколько дней после разговора с Радеком вновь зазвонил телефон, сообщили по поручению Кагановича, что Н. И. надо явиться в ЦК для разговора с ним. Н. И. недоумевал, почему он вызван именно к Кагановичу, и решил вновь позвонить Сталину. Последовал тот же ответ: «Иосиф Виссарионович в Сочи». Н. И. отправился к Кагановичу. Я ждала его в большом волнении, хотя в тот момент почему-то у меня не было опасения, что Н. И. не вернется. Предчувствие меня не обмануло.
