Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894
С какой строгостью Щепкин относился к своему актерскому делу, видно из такого эпизода. Идет репетиция. Он внимательно прислушивается к репликам играющих с ним актеров. Но вдруг прерывает одного из них и говорит:
— Я ведь не понимаю, как ты играть будешь. Ты, пожалуйста, дай мне ноту.
Актер недоумевающе всматривается в Михаила Семеновича и робко спрашивает:
— Ноту? Какую ноту? Для чего?
— Как для чего? Для аккорда.
В простом разговорном языке, во время сценического действия, Щепкин желал достигнуть музыкальной прелести ансамбля.
Лично я познакомился с Щепкиным во время его гастролей на петербургской сцене. Впрочем, я знавал его и раньше в Москве, но наше московское знакомство ограничивалось только почтительным расшаркиванием с моей стороны и какой-нибудь ласковой фразой — с его. В то время я был еще юношей, и дальше этого обмена приветствий наше знакомство, конечно, идти не могло. Отец мой, как москович и большой театрал, пользовался постоянной дружбой Михаила Семеновича, с которым часто коротал время в английском клубе, где оба они были членами. Как известно, Щепкин первый из актеров был избран в члены этого знаменитого тогда клуба… Всего только раз довелось мне, в один из приездов в Москву, встретиться на клубском обеде с Михаилом Семеновичем и в памятной для меня беседе провести с ним весь вечер. Никогда не забуду, с какой энергией и воодушевлением он высказывал мне свои строгие, но справедливые суждения об актере и его обязанностях. Называя лучших того времени артистов и признавая за ними таланты, Щепкин беспощадно порицал их за недостаточность внимания и нерадение к сцене.
Говоря, например, о лучшем и до сих пор незаменимым в ролях бар, теперь тоже покойном, И. В. Самарин, Михаил Семенович обвинял его в том, что тот иногда бывает небрежен и, вместо аристократа, изображает какого-то купеческого сынка.
— А почему это? Потому что бесспорно талантливый актер он, слишком самонадеян, не желает слушать моих добрых советов. Между тем, со стороны-то виднее. А его уродует ложный стыд; он думает, что я стараюсь умалить его сценические достоинства, менторствую и «поучаю».
По рассказам сослуживцев Щепкина, в разучивании ролей он был до педантизма точен и не упускал ни одной малейшей детали. Точно такого же отношения к «задачам автора» (его выражение) он требовал и от всего остального персонала труппы.
Однажды по внезапной болезни какой-то актрисы, пришлось накануне вечером, во время спектакля, переменить назначенную на следующий день пьесу и заменить ее другой, а именно комедией «Горе от ума». Щепкин в этот спектакль был занят. Узнав в уборной о перемене завтрашнего спектакля и несмотря на то, что роль Фамусова играл с первой постановки Грибоедовского произведения, он отправляется к режиссеру С. П. Словьеву и спрашивает:
— Скажите, в котором часу завтра утром репетиция?
— Какой пьесе, Михаил Семенович?
— Как какой! Да ведь завтра идет «Горе от ума».
— Помилосердствуйте, — возражает Соловьев. — Зачем делать репетицию? Ведь мы «Горе от ума» на той неделе играли? Позвольте актерам отдохнуть. Ведь уж как они знают свои роли, тверже никак нельзя.
Щепкин призадумался и после минутного размышления сказал:
— Ну, пожалуй, репетиции не надо; только, все-таки, попрошу хоть слегка пробежать мои сцены. я актеров не задержу…
И репетиция состоялась, не взирая на то, что «Горе от ума» шло в московском Малом театре совершенно без суфлера. Он молча сидел в своей будке и следил за участвующими, всегда игравшими эту комедию наизусть.
Актер П. В. Востоков, во время своей службы на казенной сцене, отличался хроническим незнанием поручаемых ему ролей. Его за это недолюбливал Щепкин и часто читал ему нотации, которые Востоков терпеливо выслушивал и, пообещав в будущем исправиться, продолжал по-прежнему оставаться небрежным к прямым своим обязанностям.
Как-то Востоков вздумал, для поправления своих истощенных карманов, устроить литературно-артистический вечер. Для обеспечения сбора порешил пригласить Михаила Семеновича, который для подобных концертов был всегда притягательной силой. Будучи великолепным актером, он был еще более неподражаемым чтецом.
Со страхом и надеждой отправляется Востоков к Щепкину, который встретил его любезно и спросил:
— Чего тебе, почтенный, нужно?
Востоков, робея при мысли, что Щепкин потребует за свое участие большой гонорар, начинает излагать свою «покорнейшую просьбу».
Выслушав его внимательно, Щепкин спросил:
— А хватит ли у тебя, почтеннейший, средств заплатить мне за то, если я возьмусь у тебя читать?
Востоков, смутясь, ответил, что он с удовольствием готов заплатить все, что угодно будет назначить Михаилу Семеновичу, лишь бы только он не отказался.
— Ох, брат, сильно боюсь, станет ли тебя на это, я ведь очень дорого беру.
Востоков, воображая, что он запросит не менее полутораста рублей, дрожащим голосом спрашивает:
— Какая же ваша цена, Михаил Семенович? Не томите ради Бога.
— Моя цена вот какая: учи, брат, потверже свои роли. Если дашь мне слово и будешь учить роли, тогда, изволь, буду и я участвовать в твоем вечере; можешь ставить меня на афишу.
Этими словами Щепкин покончил свой разговор. Востоков не знал, как его благодарить, и Михаил Семенович действительно участвовал без всякой платы.
В подтверждение того, как Щепкин заботился о детальном исполнении каждой играемой им роли, не могу не рассказать о том, что я сам видел.
Однажды на Малом московском театре шла драма «Жизнь игрока», и Щепкин играл в ней старика-отца Жермани. Придя в театр очень рано, я отправился на сцену и застал там одного только Михаила Семеновича, который за целый час до увертюры, уже совсем одетый и загримированный для роли, расхаживал взад и вперед от кулисы к кулисе и что-то озабоченно бормотал про себя.
На отданный ему мною поклон он ответил невнимательным кивком головы и стереотипной фразой:
— Добрый год!
И потом, тем же порядком продолжая бормотать себе что-то под нос, ни на что не глядя, продолжал прохаживаться от одной стороны сцены к другой. Это продолжалось довольно долго. Я за ним с понятным любопытством следил и вдруг, неожиданно, созерцаю такую картину: Щепкин быстро подбегает к одной из кулис и громко, дрожащим голосом восклицает, приправляя слова соответствующей жестикуляцией:
— Сын неблагодарный! Сын бесчеловечный!
Это слова монолога из роли.
А затем опять начал продолжать свое шептание.
Потом, когда съехались остальные артисты, я осведомился у кого-то, всегда ли так рано забирается в театр Щепкин, и мне ответили утвердительно.
