Вячеслав Довгань - Лунная одиссея отечественной космонавтики. От «Мечты» к луноходам
Жили мы в небольшой комнатке, отведённой нам в доме офицерского состава. В довоенное время папа уходил на службу рано, когда я ещё спал. И встречались мы с ним только за обедом, к которому он всегда приходил вовремя. Помню, что отец кушал быстро, выкраивая несколько минут для сна. Мама прикладывала палец к губам, это означало, что я должен вести себя тихо. С началом войны эта размеренность нашего семейного быта закончилась: папа стал появляться изредка и то ненадолго.
Помню, как военные и гражданские, среди которых были женщины и дети постарше, рыли окопы (щели), в которых мы потом укрывались при бомбежках.
Всё чаще из чёрной тарелки репродуктора звучало: «Граждане, воздушная тревога!» А иногда забегал папа и говорил: «Шурочка, забирай Славика и быстро - в щель, будут бомбить!». Однажды мы не успели добежать до укрытия, когда бомбёжка уже началась. И так бывало не раз. Взрослые строго следили, чтобы никто из ребятишек не выскакивал из убежища, которым служила землянка под накатом брёвен и мешков с песком. Да мы и сами наружу не рвались, сидели, как мышки, никто не разговаривал, не смеялся. Не знаю, не помню, было ли страшно, скорее, как-то тревожно. Помню, как гудели самолёты, и взрослые прислушивались: наши или фашисты?
В конце июля или в начале августа семьи военнослужащих стали готовить к эвакуации, как правило, в места проживания ближайших родственников. Накануне поздно вечером домой пришёл папа и помог маме собраться. Отправляли нас ночью, в полной темноте. Так мама и я оказались снова в Курске. Поселились в его пригороде, посёлке железнодорожников, называемым Мурыновка, где были частные дома. В одном из них на улице Чапаева, 26 , построенном накануне войны, жила семья Маяковых (маминой сестры Клавы). Глава семьи - дядя Костя - уже был на фронте. Тётя Клава и её дети девятилетний Гена и трёхлетний Славик приняли нас с радостью. Мама снова работала на курском вокзале. Но прожили мы вместе недолго, т.к. фашистские войска подходили уже к Орлу. В середине октября маму и меня вместе с семьями военнослужащих эвакуировали за Волгу, погрузив в железнодорожные теплушки. Дорога в неизвестность показалась очень долгой. Поезд то и дело останавливался на каких-то станциях и полустанках, несколько раз нас бомбили, и мы с моей беременной мамой бежали со всеми в открытое поле... Второго ноября там, в дощатой, насквозь продуваемой теплушке, родилась моя сестра, Рита. К этому времени мы в районе Саратова переехали Волгу, и нас высадили в городе Пугачёве (этот город значится местом рождения моей сестры, потому что там её регистрировали).
В этом районном городке Саратовской области нас поселили в одноэтажном доме. Четыре семьи, проделавшие столь долгий путь в одной теплушке, и там поддерживали связи, дружили. Практически всех женщин устроили на работу, мою маму - инструктором женотдела в Дом офицеров. На заработанные ею деньги мы и жили. Маленькой Рите выдавали детское питание. Мы не голодали. Кстати, и в дороге у нас были консервы, выданные каждой семье при отправке в эвакуацию. О семьях военнослужащих заботились. Мама, к тому же, ещё получала деньги по аттестату, как жена офицера.
По воспоминаниям мамы, почтальоны боялись носить по домам «похоронки» - страшились принести беду, услышать крик, увидеть слёзы... Потому их несли в жилотдел Дома офицеров, туда, где работала мама. Надо было подготовить женщин к страшному сообщению... Можно представить, с какой тревогой брала в свои руки письма мама: а вдруг? Но беда миновала нашу семью. Сохранились присланные с фронта папины письма, в которых иногда доходили и фотографии.
Фотография с фронта. Слева - Г.Н. Довгань
На оборотной стороне одной из них, датированной «7 мая 1942 года», сохранился текст (орфография сохранена): «Дорогим и незабываемым Шурочке, Сыну Славику и дочурочке Маргариточке от мужа и папы на долгую и добрую память. Желаю расти здоровыми и крепкими, а тебе Шурочка воспитывать пока без меня наших детей. Уничтожим свору Гитлера, а затем нормально жить и воспитывать вместе с тобою. Снимок 6 марта 1942 г. Луковниновский район. 7.5.42 г. Довгань (подпись)». В августе этого же года мама послала на полевую почту папе письмо с нашей фотографией. И, как ни странно, он его получил. Фотография всегда была с ним, а после войны привёз её нам.
Уходя на работу, мама меня оставляла в няньках. И я справлялся, как мог. А потом у меня появилась подмога: к нам приехали жить тётя Маруся (жена папиного брата, Леонида Никифоровича), двое её детей Рудик и Полина и родная племянница Тамара. Дядя Лёся, как и мой отец, был на фронте. До сорок третьего года мы жили все вместе, в одной комнате, потом тёте Марусе дали отдельное жильё.
Хорошо помню, как мы ходили к ограждению из колючей проволоки лагеря для военнопленных немцев. Они подзывали нас к себе: «Kinder! Kinder!» Мы приносили им кусочки хлеба, пленные протягивали сквозь проволоку свои худые руки и брали их. Наши руки соприкасались... Солдаты, охранявшие лагерь, этому не препятствовали.
После победоносной Курской битвы мы в сентябре 1943-го вернулись в освобождённый Курск, к тёте Клаве. Её муж, дядя Костя, погиб при форсировании Днепра. Но тётя Клава молилась Богу, ждала его возвращения, хотя и получила «похоронку».
Район, где мы жили, практически не пострадал от бомбёжек и артобстрелов, за исключением нашего дома. В нём было всего три комнаты, так вот в одну из них попал снаряд. Он пробил стены, улетел в огород и там разорвался. Эта комната была закрыта до той поры, пока к нам на постой не определили лётчиков-истребителей с соседнего военного аэродрома. Они быстро отремонтировали эту комнату. Молодые ребята (им было по двадцать лет) угощали нас разными вкусностями, возили на мотоцикле с коляской ... То было счастливое время, пока их не перебазировали на запад, ближе к наступающим на фашистов советским войскам.
Мама в Курске снова работала на вокзале. В сорок четвёртом году я поступил в первый класс сорок седьмой начальной школы. Помню и первую учительницу, Евгению Артёмовну Гусеву, уже немолодую, добрую, заботливую женщину. Один букварь был на несколько человек, не было мела, не хватало чернил, ручек, перьев... Вместо портфеля - кожаная сумка военного образца (мне её подарили лётчики). Она была предметом моей гордости! Они же доставали нам страшный дефицит: бумагу и цветные карандаши. Я делился ими с одноклассниками, а красный карандаш подарил учительнице. Не забыть и большие перемены между уроками, когда нас подкармливали кусочком чёрного хлеба, посыпанного сахаром, и стаканом чая с шиповником.
Одно из самых неприятных, но врезавшихся в память событий того времени, - казнь полицаев в Курске. Как-то осенью 44-го «сарафанная почта» разнесла, что на Красной площади (так называлась центральная площадь Курска) состоится такое событие. Все мурыновские ребята поехали туда на трамвае. В то время он ходил от вокзала до цента города по мосту через реку Тускарь. На площади было много народу. Я увидел несколько (6 или 7) грузовых машин с опущенными бортами. Каждая из них стояла под перекладиной с верёвочной петлёй. Через какое-то время на каждую машину поставили бывших полицаев. Через рупор объявили, в чём они обвиняются, и зачитали приговор военного трибунала. Я заметил, как многие люди стали после этого отворачиваться, но сам не понимал, что должно произойти. Потом увидел, как на каждого из осуждённых накинули петлю, и машины по команде отъехали. По площади прошёл гул. Казалось, это был непередаваемый словами общий выдох. И это было ужасно и страшно! Мы, пацаны, испугались и побежали...
