Вера Фигнер - После Шлиссельбурга
В настоящее время я удивляюсь умеренности требований международной петиции. Сама Менар-Дориан 17/IV 1911 г. писала мне: «Воззвание действительно слишком умеренно, таково мнение многих ваших друзей и, между прочим, de Creef'а, который мне пишет: «Надо бы прибавить требование, чтоб ни одно тюремное заключение и ни одна ссылка не происходили ни по административному распоряжению, ни по постановлению чрезвычайных судов»».
Однако, хотя сама она сочувствовала введению этого требования, оно все же не попало в петицию. Об амнистии не было ни слова, как о предмете совершенно безнадежном. Однако, относительно амнистии среди имеющихся у меня документов имеется петиция французских матерей, обращенная к русской императрице. Она помечена 24 января 1913 года. В этой петиции, указывая на жестокую болезнь наследника русского престола, которая заставляет страдать императрицу, как мать, французские матери, разделяя ее скорбь, призывают царицу облегчить горе тех русских матерей, дети которых находятся в тюрьмах. «Трехсотлетний юбилей дома Романовых приближается, — говорит петиция, — и нет более подходящего момента, чем этот, для выступления женщины, стоящей у власти. Мы знаем, что сердце вашего супруга пойдет на все великодушные мероприятия, какие бы вы, во имя вашего ребенка, ни предложили ему при таких чрезвычайных обстоятельствах.
Сударыня, просите у него амнистии, полной, ничем не ограниченной амнистии для политических осужденных, рассыпанных по всей территории вашей обширной империи. Раскройте двери их тюрем! Раскройте настежь! И пусть день трехсотлетия Романовых откроет эру свободы для великой и славной страны — России, которую Франция приветствует, как свою союзницу».
Глава пятьдесят шестая
Деньги
Кроме воззвания, написанного мной и напечатанного только на французском языке, и моей брошюры о русских тюрьмах, каждый раз, когда Аитов публиковал годовой денежный отчет, я предпосылала ему обзор крупнейших событий и изменений в жизни каторжан; эти отчеты издавались на французском и русском языках и рассылались как взносчикам, так и посторонним лицам.
В первом году нашего существования (1910 г.) мы собрали 20738 фр. (из них 11795 состояли из ежемесячных взносов), а в 1911 году уже 36876 фр. 55 с., из которых Париж дал членских взносов 22336 фр. и единовременных 7993 фр. 95 с. Остальная сумма поступила из Брюсселя, Антверпена, Гренобля, Женевы, Монпелье, Дрездена и Мюнхена. Лозаннский комитет, которому была поручена помощь одной тюрьме, собрал 1379 фр. 15 с., и в этом году у нас явилось отделение в России.
В Швейцарию приезжала сестра шлиссельбуржца М. Попова — Софья Родионовна. Я приобщила ее к нашему делу и поручила организовать в Ростове-на-Дону комитет, который собрал в 1911 г. 2798 р. 50 к. и впоследствии взялся посылать 100 руб. ежемесячно в Александровскую тюрьму. В 1912 году мы собрали 33696 фр. 30 с., из которых Париж дал ежемесячных 24066 фр. и единовременных 3688 фр. 80 с., остальное внесли те же города, что и в предыдущем году, с прибавлением Гейдельберга, Лейпцига и Нанси, а в России, кроме Ростовского комитета, у нас образовались еще две группы помощи; все три организации собрали 3242 р. 60 к., причем в пять тюрем послали 3921 р. (от 1911 г. оставалась некоторая сумма). Лозаннский комитет послал в Россию 1685 фр. 50 с.
В 1913 г. приход нашей кассы был наивысший и равнялся 43764 фр. 5 с. В России, наши отделения собрали в этом году 5359 руб 15 коп. Таким образом в четыре года (1910–1913) мы, собрали за границей 136 970 фр., и в России 10 185 рублей. Как было уже сказано, с марта 1912 г. при комитете работала секция помощи ссыльно-поселенцам и действовала очень успешно: до 1 января 1914 г. она собрала 20679 фр. 25 с., а отделение ее в России — 1 845 р. 60 к. К сожалению, я в свое время не записала, скольким тюрьмам мы оказывали помощь, и не помню точно — 23 или 28 (в 1912 году).
Единовременные взносы шли из самых разнообразных мест, как это можно видеть из сохранившихся у меня печатных отчетов; тут были: Гамбург, Бухарест и Беатенберг; Канн, Карлсруэ и Неаполь; Базель, Цюрих и Берлин; Чикаго, Филадельфия и порт Пири в Австралии — в последнем откликнулись рабочие; были пожертвования из Англии, Швеции и Норвегии — всего не перечтешь.
Чем обусловливалось такое общее сочувствие к этому делу не только самих русских, но и иностранцев? Революция 1905 года всколыхнула все цивилизованные страны — все рукоплескали русской свободе, все верили и надеялись, что самодержавие исчезло из пределов Европы, и в России установится незыблемость законов и те гарантии личности и права гражданина, которые составляют достояние культурных наций. А когда вероломное царское правительство, подавляя революцию, открыло эру неслыханных репрессий, естественно, прежнее ликование перешло в чувство возмущения против угнетателей и в сочувствие жертвам реакции. Про русских что же говорить! Кроме общих политических причин для негодования, у кого не было брата или сестры, друга или товарища, истязаемого во Владимире или Орле, в Николаевских арестантских ротах, в восстановленном Шлиссельбурге или в Зерентуе, чтобы не перечислять других многочисленных мест заключения, где мучили, терзали и унижали тех, кто принимал участие в революции или был прикосновенен к борьбе за свободу и социальную справедливость. Мне кажется, была и другая причина, почему материальная помощь широким руслом шла в пользу тюрем и ссыльных: революционная деятельность в России замерла; революция была сокрушена; партии — разгромлены, и денежные средства не шли на политические цели, как это происходит во времена подъема революционного движения.
Мы собирали средства, помогали тюрьмам и вели агитацию, но русское правительство не дремало. Оно сделало с своей стороны все, чтоб расстроить и пресечь поддержку, оказываемую заключенным. Шаг за шагом в тюрьмах устанавливались стеснения в получении и распределении денег, поступающих с воли. Прежде чем выдать деньги, в тюремной конторе стали спрашивать, откуда и от кого заключенный ждет присылки денег. Легко было попасться, так как фамилии при денежных переводах большею частью были вымышленные; бывали случаи, что получатель в письме наивно выражал удивление, что за двоюродная сестрица появилась у него: «что-то не припомню», писал узник. Однажды из одного и того же города двум каторжанам с разными фамилиями пришли переводы, написанные одним почерком, с одним и тем же именем отправителя, как родственника. Начальник тюрьмы понял махинацию; деньги он все же выдал, но заметил: «скажите этим дуракам, чтоб в другой раз так не делали!» Затем стали делать проверку имен и адресов тех, кто посылал деньги, и, конечно, ни адресов, ни лиц не находили, и получка денег этим прекращалась. Но самым отвратительным было стремление уничтожить солидарность среди заключенных — им было запрещено делить полученные деньги между собой, причем выписка продуктов каждому была ограничена двумя-тремя рублями в месяц, так что купить продуктов в большом количестве и распределить их между товарищами стало невозможно.
