Аркадий Райкин - Без грима. Воспоминания
А поскольку в своей деятельности я имею дело непосредственно с людьми и объекты моей деятельности – люди, и все они имеют род занятий, может, кто-нибудь посоветует, как мне быть…
Сейчас я испытываю чувство тревоги. Недавно по телевизору показали мою миниатюру «Защита диссертации». Там отец готовит диссертацию, одновременно нянча своего грудного ребенка. А малосознательный ребенок кричит, орет и даже писает в пеленки, невзирая на научную работу своего родителя. И вот я думаю, а вдруг этот самый младенец обиделся. Телевизор ведь смотрят и грудные. Дескать, как это вы осмелились показывать нас – будущих счетоводов, пожарных, монтажников, геологов, летчиков, ветеринаров. Мы готовимся строить светлое завтра, а вы нас – в мокрых пеленках!
Есть такая детская игра «да и нет не говорить, черного и белого не покупать», а поскольку почти все взрослые – это бывшие дети, некоторые затягивают эту инфантильную забаву до седин.
Ветеринара – не трожь, пожарного – не касайся, артиста – не упоминай, продавца – не зацепи, начальника отдела кадров – не дай бог, стариков – ни-ни, детей – тем более, женщин и мужчин – ни в коем случае! И остается нам образ простого советского беспощадного сатирика в виде мотылька. Ни охнуть, ни вздохнуть, ни тебе на лист присесть, ни тебе цветок понюхать. Знай порхай – отдыхай – наслаждайся!
А я не могу отдыхать, не имею права. Потому что сатира направлена не против возраста и пола, не против профессий и места жительства, а против врага номер один – тяжелого явления, которое называется невежество.
Люди обиделись. Правильно, что обиделись. Молодцы ребята! Только не те обиделись. А как бы хорошо, чтобы в редакцию «Известий» пришел документ:
«Уважаемая редакция!
Просим напечатать на страницах вашей газеты нижеследующее.
Открытое письмо Аркадию Райкину. На новогоднем «Огоньке», выступая в своем жанре перед многомиллионной аудиторией, вы высмеяли невежд не по какому-то отдельному случаю или по определенному характерному примеру, а огульно, скопом, всех до одного. Почему? Какие у вас имеются к этому в наше время данные? В то время, как мы, невежды, сделали что могли и где только смогли, не исключая даже науку и искусство; в то время, как мы, не щадя ни своего, ни тем более чужого живота, получали поощрения, ставили все с ног на голову, наломали дров так, что дым шел коромыслом; в то время, когда мы, невежды, изобрели очки для втирания и тратили на выеденное яйцо наши родные народные средства, – вы осмеливаетесь нас безответственно высмеивать. И вам, наверное, невдомек, что среди невежд были довольно-таки выдающиеся люди, свои гении. Они придумали свои неписаные законы, свою арифметику. И дважды два становилось пять, восемь, двенадцать. Сколько надо было нам, невеждам, столько и становилось. И, сидя за праздничным столом и видя, чем оборачивается перед советским потребителем наша продукция, мы испытываем законную гордость. А вы позволяете себе…»
Но такого письма я пока еще не получил. А жаль. Потому что, когда придет такое письмо, я уж соображу, что сатира действительно достигла цели.
А что касается «слаженного ансамбля», который, как справедливо указывают ветеринарные специалисты Крымской области, вторит «ха-ха», так ансамбль действительно смеется и действительно слаженный, и, слава богу, большой. Каждый вечер тысяча триста зрителей Театра эстрады, как бы подчеркивая, в чем главная «соль», произносят звуки «хи-хи». И «ха-ха» произносят. И «хо-хо» произносят. И даже «хе-хе».
И тем самым разделяют точку зрения сатирика, понимая смысл и цель сатиры. Среди них люди разных возрастов, профессий, разных местожительств, занятий, и все они смеются. Правда, попадаются и молчаливые единицы, которые обиделись потому, что поняли, или обиделись потому, что не поняли, и которые собираются написать мне письмо, как это сделали шестьдесят ветеринарных специалистов Крымской области в рассуждении индейки.
С глубоким сожалением Аркадий Райкин. Остается добавить, что за годы, прошедшие со дня публикации письма ветеринаров, я неоднократно получал подобные упреки.
Впрочем, бывает и так, что люди, которых мы высмеиваем, в которых целимся, вовсе отказываются замечать, что речь идет о них. Делают вид, что театр критикует каких-то абстрактных лиц, быть может и в природе не существующих. Или пытаются повернуть дело таким образом, будто они с театром заодно.
К примеру, в одной из миниатюр я изображал няню, которая приходит в семью и требует для себя лучшую комнату, двуспальную кровать, телевизор и т. д. Так вот, после этого знакомые рассказывали мне, что к ним пришла точно такая же няня-домовымогательница и стала предъявлять точно такие же непомерные требования. А когда эти требования отвергли, с возмущением заявила:
– Мало вас Райкин показывал. Вот тебе и обратная связь. И еще одно письмо, опубликованное в «Московских новостях» 8 февраля 1987 года, то есть совсем недавно. Его автора, пожелавшего остаться неизвестным, возмутило мое выступление на съезде Всероссийского театрального общества в октябре 1986 года, напечатанное в этой газете.
Впрочем, его возмущение вызвал не я один. Но вот что говорится в мой адрес:
«В номере 45 опубликована статья Райкина, где он пишет, что у нас в стране вместо «грандиозных успехов» – «полная бесхозяйственность», вместо «великих свершений» – развал, вместо «героического труда» – пьянство. Думается, что даже ярый противник СССР постеснялся бы сказать такое о нашей Родине».
Что можно ответить? Время изменилось, но, как я уже говорил, психология осталась прежней. Метод передержек и подтасовок, которым пользуется автор письма, к сожалению, мне хорошо знаком. Вспоминается одна, примерно пятнадцатилетней давности, история. Не какой-то неизвестный человек, а в ту пору заведующий отделом культуры ЦК КПСС В.Ф. Шауро, сказал, глядя мне прямо в глаза:
– Что там «Голос Америки» или Би-би-си! Стоит в центре Москвы человек и несет антисоветчину!
Оказывается, то, что я делаю, – «антисоветчина»! И это говорит не кто-нибудь, а человек, направляющий развитие культуры в нашей стране!
Обычно в разговорах с Шауро трудно было понять, что конкретно вызывало его недовольство. Случалось, в более спокойных ситуациях, я показывал ему текст и говорил:
– Ну, давайте посмотрим! Что здесь не так? – Нет, что вы? Текст – это ваше дело! Мне говорили, что он бывал на наших спектаклях. Но я его никогда не видел, и своего мнения он не высказывал.
В той критической ситуации, когда он обвинил меня в антисоветчине (хорошо еще не называл врагом народа!), стало ясно, что продолжать работу трудно, если не невозможно. Вот тогда-то прямо из его кабинета на Старой площади меня увезли в больницу с тяжелым инфарктом. Приехала скорая помощь, уложили на носилки – никто не шелохнулся, не извинился. Только внизу гардеробщица, увидев носилки, сказала доброе слово.
