Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
О стихо полит, автора я уже писал. Стихом этим и я пленен до крайности. Но, увы, — пустим в июне. М. б., Ир. Вл. даст и еще ч<то>-н<ибудь> к июню.
Теперь моя задача — гнать Вашу книгу. Постараюсь это сделать. Корректуру Вам пришлю, конечно, в гранках во всяком случае. В верстке будет много труднее, ибо тут все рассчитано на скорость. И это будет вряд ли выполнимо. Но не бойтесь, если Вы прочтете гранки, все будет прекраственно.
Статью свою я уже сократил (до Вашего письма) и, представьте, выбросил именно те места, о кот<орых> Вы пишете — уб<рать>-уб<рать>, и про Руже де Лиля (и Ходасевича), а не про Леконта де Лилля, как Вы пишете, мой друг. Статью я дам набрать петитом-курсивом (эдаким италиком, маленьким, как иногда посвящения к стихам у нас делаются (не всегда)), она займет мало места и будет красиво в смысле техническом. Статью в гранках тоже, конечно, Вам пришлю. Опечаток там я не заметил; м. б., Вы заметите их. Теперь скажу Вам совершенно чистосердечно и искренно — все-таки моя статья о Вас — лучшая — из всех, которые я о Вас знаю: Зинаида, Марков, Адамович. Она как-то удалась — «вглубь», в сущность дела. И Марков пошел все-таки за ней (хоть и с своими бранделясами, без которых он, увы, не может), и Адамович, на мой взгляд, пошел тоже по ее руслу — хоть, конечно, написал по-своему. Но вот и Вы увидите, что Ницше, Фридрих, был все-таки не фунт изюму и был хоть чудовищно ленив (и писал поэтому оч<ень> мало, он больше любил жизнь, флору и фауну), но когда садился, то это было довольно дельно. Шестов — Апельсинцев — Мамченко — это я уже все забыл... все это говно, дорогой Вагнер, и не дай Бог этим жить... Пусть Апельсинцев живет. Поэму низости Яновского я прочел с истинным наслаждением, как человеческий документ, как потаенный документ, но, Боже мой, как же он неумен, как он Вас обоих «подкупает» (но глупо, ибо сразу же видно, что хочет обмануть: Вы напишите, а я Вас обману, дурак он психопатологический). Я уж писал Ир. Вл., что просто поражен, как Вы могли подумать, что я что-то читаю этой дубине и мерзавцу. Да я его не вижу и видеть не могу. Но я понял все-таки, «где собака зарыта», — он общается с Ниной — отсюда и идет вся сентенция о невозможности моей статьи в Вашем сборнике, отсюда и «чтение писем иногда». Вот моя догадка. Хотя как-то на днях, звоня мне по делу, Нина и сказала, что даже она перестала общаться с ним — ибо «это невыносимо» — (но, стало быть, общалась? стало быть!). У нас, как у следователя, ни один Раскольников не вывернется... Ну, вот, кончаю. Хочу, чтоб Вы были здоровы, благополучны. Хочу скорей пустить Вашу книжку в оборот и чтоб Вы что [1119]
161. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 2 апреля 1958. Йер.
2-го апреля 1958
Дорогой Роман Борисович,
Ваш бодрячек был встречен нами с обоюдным удовлетворением и даже энтузиазмом. А «что крику было», как заявлял какой-то Отелло после удушения Дездемоны.
Но теперь все отлично — тишь и благодать, а о Берберихе и вспоминать не будем. Ее «интрижка поперек» испортила мне много крови — замечанием вскользь: «в Нов. Журнале ничего не вышло, по их вине». Сказать это Жоржу я не решилась и чувствовала себя премерзко — ведь Жорж в это время лежал в госпитале.
Вашему вкусу он вполне доверяет и опыту тоже. У меня все-таки мелькнула маленькая мысль — хорошо бы на примерно 50 экземплярах поставить № и тем самым без лишних затрат, а просто вложив в них страничку с написанным Жоржем — от руки — стихо,* превратить обыкновенную книгу в библиофильски-люксовую, что благотворно отзовется на ее цене. И конечно, Вы сто <раз> правы — Ваше издание, не говоря уже о всем прочем, принесет долларов не меньше, чем Цапай.[1120] Тут, между прочим, не могу не обратить Вашего внимания на высокую незаинтересованность Жоржа, отрекшегося от предполагаемых благ Цапай, не зная еще, что Вы совмещаете идеально любовь с приданым.
Дальше по пунктам — о Смоленском пусть лучше кто другой — если можно. Этот самый гусь распустил о нас сплетню, что мы собираемся... в Москву, Москву, Москву [1121] и поручили хлопотать о столь щекотливом дельце Апельсинцева — через Эренбурга, который с Апельсинцевым даже и не знаком. Правда, весь этот вздор родился из пьяного спора Смоленского с Апельсинцевым, в чем последний нам и покаялся. Когда Ясперсов, Шестовых, Бердяевых [1122] ему не хватило в его философско-идеологических доказательствах, он, как утопающий, схватился за соломинку — «Они (т. е. мы) разделяют мои взгляды!», откуда и вся последующая постройка. Смоленский, успев протрезвиться, побежал в «Русск<ую> мысль» с сенсационным известием — «Едут! Едут все трое! В Москву!». Правда, Водов не так наивен, чтобы поверить, но все же, в особенности с болезнью Жоржа, эта история его сильно взволновала и обозлила.[1123] Я по дружбе, потому что Вы, духовидец Сведенборг, правильно поняли, что этим займусь я, собиралась даже покривить сердцем, «польсти, польсти Луиза!» [1124] — ведь все-таки хоть стиха — множественное от стихо, так, если не ошибаюсь? — и не стоят восторгов, я помню, что «ни один человек не достоин похвал, каждый человек достоин жалости» [1125] — особенно поэт. Вот я и собиралась, пожалев, похвалить, и даже пышно. Но сейчас что-то не хочется. И даже очень.
Теперь о Вашей статье, т. е. о Вас. Вам-то кажется — «я по ушам узнал его тотчас»,[1126] а я в ней показала только кончик ушка. Остальное — Жорж, саморучно.[1127] Зато ответ Рыжему Мерзавцу писала я — без всякого участия, кроме одобрения, со стороны Жоржа. И была мне наградой Ваша похвала. Кстати, раз уж на откровенность — статья о Мандельштаме тоже писалась в две руки. И — держитесь, сэр, — в стихах Жоржа не мало моего куде мэн'а* — многие из них тоже писаны в две руки. Вернее, пишутся Жоржем и даются мне для заканчивания. Но это — гробовая тайна, которую я доверяю Вам, как признанья знак.
Дальше — о Яновском. Я Вам не сообщила еще о моем ответе ему — оцените. Начав с благодарности за лекарство, вместо рецепта, я обещала «попросить Гуля заплатить Вам за него и за пересылку из гонорара за мои стихи в следующем № Нов. Жур.». Конечно, платить не надо, покройте хвостом. И дальше объяснила, что Вы наш общий с Жоржем друг и посвящение Вам от сердечной дружбы, а не от подхалимажа, что он, наверно, забыл, какие мы и что, по-моему, Адамович его расхвалил за «Челюсть» и даже навлек на себя «упреки читателей», поставив имя Яновского рядом с Сириным.[1128] Пожелав ему всего хорошего и не передав привета от Жоржа, я поставила точку на нашей переписке.
