Максим Чертанов - Эйнштейн
Приезжали в гости Ганс Альберт с Фридой и двухлетним Бернардом Цезарем — Эйнштейн впервые увидел внука и, кажется, смягчился. Эдуард в начале лета был вроде бы здоров, навестил Майю в Италии, но по возвращении в Цюрих его состояние резко ухудшилось, и по согласию отца и матери его поместили в психиатрическую клинику Бургхельцли, где диагностировали шизофрению. Отец на свой странный лад пытался его утешить: рассказал о некоем человеке в Америке, который попал в «психушку» и остался там навсегда, сочтя, что это «лучшее место для человека, занимающегося интеллектуальным трудом». Эльза писала Антонине Валлентен: «Альберта мучит это горе, хотя он не хочет признавать, как ему тяжело. Он всегда стремился стать неуязвимым со стороны вещей, касающихся только его. Ему это удалось в большей мере, чем всем, кого я знаю. Но этот удар оказался для него очень тяжелым». Он звал сына в Берлин: «Здесь я сам смогу тебе помочь». Но не навестил.
Бессо написал Эйнштейну в сентябре — просил согласия забрать Эдуарда в Америку. Нет ответа. Следующее письмо Бессо, от 17 октября, — отчаянный вопль: «Я все время вижу на фото Вас с „дочерьми“. У Вас есть сыновья! Или нет?! Эдуард талантлив, несчастен и чувствителен. У него есть друзья. Он хорошо образован и может работать по специальности, которую избрал. Что же Вы делаете, Вы, седой ребенок? Вы все это на мои плечи перекладываете?!» Эйнштейн ответил лишь через месяц — уже на третье письмо: «Я пригласил его приехать в Принстон на будущий год. В этом году мне бы не хотелось иметь слишком много обязательств… Я наблюдаю, как у него все ухудшается с детства. Внешние условия играют в таких случаях малую роль по сравнению с внутренними причинами, которым никто не может помочь». На это письмо не обращают внимания авторы «страшилок». Но оно чудовищно. Начинаешь (хотя и бездоказательно) думать, что Лизерль и вправду была больна и именно поэтому родители ее не взяли к себе. «В этом году мне бы не хотелось иметь слишком много обязательств…»
Биографы, заступающиеся за Эйнштейна в этой ситуации, пишут, что Эдуард никак не мог попасть в Штаты: там действовал очень жесткий иммиграционный закон, воспрещавший, в частности, въезд душевнобольных. Но Эйнштейн в письме Бессо на это обстоятельство не ссылается; возможно, он о нем не знал. Кроме того, Эдуард был еще не так плох и вполне мог сойти за здорового. Но — «не хотелось иметь слишком много обязательств…». И все же мы должны учитывать, что Эдуард мог и сам отказаться ехать.
Перевыборы в рейхстаг прошли 6 ноября 1932 года. НСДАП получила меньшую поддержку, чем на прошлых выборах (33,1 процента), но заняла первое место; СДПГ — 20,44; КПГ — 16,86; милая сердцу Эйнштейна, прекраснодушная Радикально-демократическая партия набрала 0,6 процента голосов… В рейхстаге вновь нет большинства, способного сформировать правительство, под давлением Геринга Папен подал в отставку, и рейхсканцлером стал генерал Курт фон Шлейхер, сумевший сформировать широкую коалицию — от СДПГ до левого крыла НСДАП. Казалось, он может спасти страну.
Эйнштейнам пора было ехать в Америку, но вдруг возникли проблемы. Когда он, как обычно, подал документы на визу, крайне правая «Женская патриотическая корпорация Америки» направила в Госдепартамент протест против его приезда: «Альберт Эйнштейн даже больше, чем Иосиф Сталин, проникнут коммунистическими и левоанархистскими идеями, с которыми надо бороться, несмотря на его гениальность». Так что консульство США в Берлине допросило путешественника с необычной суровостью. Отчет «Ассошиэйтед пресс»: «Терпение профессора Эйнштейна лопнуло. Его лицо гения стало суровым, мелодичный голос — резким, он закричал: „Что это, инквизиция? Я не собираюсь отвечать на такие глупые вопросы. Я не просился в Америку. Ваши земляки пригласили меня, да, умоляли меня. Если я въезжаю в вашу страну в качестве подозреваемого, я не хочу этого. Если вы не хотите дать мне визу, пожалуйста, так и скажите“». Но все-таки отвечать на вопросы пришлось, и «Таймс» докладывала: «Он не коммунист и отклоняет приглашения читать лекции в России, чтобы не быть заподозренным в симпатиях к режиму Москвы». (Версия о Минске становится все более призрачной.)
10 декабря отплывали из порта Бремерхафен с тридцатью чемоданами; газетчики сразу решили — навсегда. Но Эйнштейн обещал вернуться весной. В январе 1933 года он читал лекции в Пасадене, проехал вместе с Жоржем Леметром с серией лекций по Калифорнии, пытался изобрести сейсмограф повышенной чувствительности (в Калифорнии часто бывают землетрясения) с немецким сейсмологом Б. Гутенбергом; астрофизик Г. Дингль вспоминал, как во время очередного землетрясения он увидел Эйнштейна и Гутенберга, спокойно разговаривавших во дворе Калтеха с чертежами сейсмографа в руках; землетрясения они просто не заметили.
А дома Шлейхер просил Гинденбурга вновь распустить парламент и объявить чрезвычайное положение (массовые стычки и убийства на улицах стали обычным делом), получил отказ и ушел в отставку. Он не знал, что еще 4 января 1933 года Папен провел тайные переговоры с Гитлером, затем в заговор вовлекли госсекретаря рейхспрезидента Мейснера и сына президента Оскара и сговорились создать коалиционное правительство немецких националистов и НСДАП. (Папен за это получал пост вице-канцлера и рейхскомиссара Пруссии.) 86-летнему Гинденбургу внушили, что Гитлер, окруженный в правительстве обычными правыми консерваторами, не будет опасен. 30 января Гинденбург согласился назначить Гитлера рейхсканцлером.
Существует неопубликованная рукопись Эйнштейна, написанная, как считается, около 1935 года: «Появился Гитлер, человек ограниченных умственных способностей, не пригодный для какой-либо полезной работы; он захлебывался от зависти и злобы к тем, кого обстоятельства и природа поставили выше его… сильнее всего он ненавидел культуру и образование, навек для него недоступные. В своей неуемной жажде власти он обнаружил, что его путаные и пропитанные ненавистью речи вызывают бурное ликование тех, чье положение и устремления похожи на его собственные. Он подбирал эти человеческие отбросы на улицах и в пивных и сумел сплотить их вокруг себя… Что действительно помогло ему добиться власти — это его безудержное озлобление против всего чужого и, в частности, ненависть к беззащитному меньшинству — немецким евреям. Их интеллектуальная утонченность раздражала его, и он, не без некоторых оснований, считал ее антинемецкой. Беспрерывные тирады против „врагов“ привлекли к нему массы, которым он обещал золотой век. Он беззастенчиво использовал в своих целях воспитанный на протяжении веков вкус немцев к муштре, приказам, слепому повиновению и жестокости. Так он стал фюрером. Его лишенная цельности психопатическая личность не позволяет выяснить, в какой мере он сам верил своим выдумкам. Но его окружение… были в основном закоренелые циники, отдававшие себе отчет в лживости и беспринципности своих методов».
