Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею
А гости? Кто были они, гости этого дома?
Сейчас и вы улыбнетесь такому подбору, случившемуся как результат самой надежной в мире селекции.
Родство ли душ или общность взглядов собирали за столом у Ермолинских настоящий парад эксцентриков.
Здесь были: писатель Леонид Лиходеев, известный в 50-е годы «Король фельетона», до конца своих дней сохранивший не только острый, но глубокий ум и необычайное обаяние (о последнем свойстве я мог бы не говорить: это качество отнюдь не универсально и раскрывается лишь как удачно разложенный пасьянс исключительно при располагающих к этому комбинациях, то есть в определенном человеческом ансамбле, а дом у Ермолинских тем и был замечателен, что собирал в себе этот отборный ансамбль).
Историк и писатель, он же «парадоксов друг» — Натан Эйдельман, любовно называемый друзьями «Тоник», приходил всегда с тяжеленным разбухшим портфелем, а уходя, вовремя спохватывался: уже влезши одним рукавом в шубу, он начинал расстегивать портфель и извлекать из него экземпляр за экземпляром свежевышедшее издание очередной своей книги, надписывая тут же в передней: первый экземпляр — хозяевам, остальные — гостям, при этом кому-то не хватало, и Натан, смущаясь, извинялся, обещая вручить недополученное в этот раз при следующей скорой встрече.
Другой ценитель парадоксов, в конце своей жизни введший в обиход целое нешуточное (и, бесспорно, принципиально эксцентрическое) направление в культурологии и науке — «кентавристику» — Даниил Семенович Данин, ласково именуемый всеми «Даня», в заключение вечера часто читал стихи. Лучше него Хлебникова, Ходасевича, Пастернака и Мандельштама не читал никто. Это признавал даже С. Юрский. Как правило, Даню не надо было долго уговаривать, он уступал просьбе хозяйки и всех гостей и «под занавес» читал «что-нибудь из…».
Сергея Юрского Татьяна Александровна любила как сына. Он приходил обычно позже других, часто после спектакля, и главной заботой Татьяны Александровны было уберечь кушанья в полном ассортименте до прихода Юрского.
— Оставьте Сереже Юрскому пирожок, — говорила Татьяна Александровна под руку тому, кто первым из гостей протягивал ее к блюду с пирожками.
— Вообще-то признайтесь, Татьяна Александровна, вы отводите нам роль массовки, — подтрунивал иногда кто-нибудь из особо ревнивых гостей, — роль этаких Растаковских и Бобчинских в пьесе, которую вы начали сочинять с конца, с того места, где написано: «Явление последнее. Те же и Юрский».
— А водка там еще осталась для Юрского? — ничуть не смущаясь продолжала Татьяна Александровна своим характерным низким голосом, окрашенным, словно старая фисгармония — вздохами, скрипами и хрипами — всеми обертонами курильщицы с полувековым стажем.
— Да где вы видели, Татьяна Александровна, чтобы русский артист водку пил. Русский артист по природе своей трезвенник. Тем более — Юрский. К тому же он за рулем…
— Ну, рюмку-другую ему можно, — настаивала Татьяна Александровна тоном столь непререкаемым, будто согласовала это заявление с начальником московского ГАИ.
Порой список эксцентриков дополнял своим присутствием художник Борис Жутовский, автор удачного портрета Сергея Александровича, а также удивительного по заостренной, я бы сказал, чисто эксцентрической точности рисунка, на котором изображен Натан Эйдельман в гостях у С. А. Ермолинского.
Валентина Берестова — самобытного поэта, автора превосходных стихов для детей, тонкого исследователя и знатока творчества А. С. Пушкина, в дом Ермолинских ввела его жена, художница Татьяна Александрова. Она, как и милейший архитектор Женя Матвеев, была ученицей Татьяны Александровны Луговской в ту пору, когда последняя преподавала рисунок в Центральном доме пионеров. Уже после смерти Т. Александровой книги В. Берестова продолжали выходить с ее иллюстрациями, и Валя трогательно дарил их друзьям, встреченным в доме Ермолинских, и надписывал «На память о Тане».
Сам В. Берестов сочетал какую-то удивительную мягкость, обходительность с меткой иронией первоклассного пародиста. Во время импровизированных монологов — то от имени С. Маршака, то Б. Пастернака, чьим голосам Берестов подражал особенно удачно, его остроумие никогда не побеждало его природной деликатности и такта, как бы ни хотел он — опять же, из высшей деликатности — скрыть свой воистину высокий ум — «резвой шалости под легким покрывалом».
А Людмила Петрушевская, еще одна всеми любимая писательница, художница, певунья и по природе своего дарования несомненная клоунесса — разве она своим участием в этих сборищах отборных ваганов не подтверждала верность тому общему знаменателю, к которому я, собственно, и клоню свой вывод?
Да простят мне те из достойнейших друзей и посетителей дома С. А. Ермолинского и Т. А. Луговской, имена которых не упомянуты мною на этих страницах.
Перечислив лишь некоторых из постоянных гостей, я хотел только подчеркнуть ту атмосферу ума, иронии и веселья, которая царила в этом доме.
Была в этой атмосфере и доза того, что Сергей Александрович называл «балбесистостью» (Натан Эйдельман где-то даже написал про это…).
Татьяна Александровна страх как любила умную шутку, ценила меткое, образное слово, от кого бы оно ни исходило, ценила юмор ситуации и с удовольствием воссоздавала все это в своих рассказах, когда речь касалась далекого или недавнего прошлого.
Один из них, помнится, касался домработницы В. А. Луговского. Последняя как-то с гордостью докладывала Татьяне Александровне, что уничтожила записную книжку, выпавшую из брюк В.А. На вопрос, как и почему она посмела это сделать, та отвечала: — «Открыла я эту книжку, а там телефоны одних этих… ну, словом, одни шлюпки…»
И Татьяна Александровна готова была, кажется, простить ей ужасный поступок из умиления природным языковым чутьем, объединившим в одном слове и шлюх, и их юбки, и хлюпанье женских носов как общее выражение сантиментов…
Другой рассказ описывал ту же домработницу как неизменный источник свежих новостей в доме. Именно от нее узнавал В. А. Луговской о новых указах Правительства, Постановлениях ЦК КПСС и т. д. И каждый раз на вопрос о том, откуда она все это узнала, следовал неизменный ответ: — «А надысь поутру, когда я мусор выносила, мы встретились с Борисом Леонидычем у мусорного бака — он тоже был с мусорным ведром — я с ними поздоровалась, а они и спрашивают меня: „А слыхали ли вы, Поля, что нынче в газете „Правда“ про журналы „Звезда“ и „Ленинград“ написано?“ — „Где ж мне слыхать, — говорю, — да и неграмотная я…“ Ну, они мне все и рассказали…»
