Клэр Томалин - Жизнь Джейн Остин
Страница из дневника Мэри Остин: «Джейн Остин была на пороге смерти…», 1817 (Hampshire Record Office 23M93/62/1/8).
Запись в дневнике Мэри Остин гораздо прозаичнее: «Джейн испустила последний вздох в полчетвертого утра. При ней были только Кэсс и я, затем пришел Генри». Безусловно, именно Генри добился разрешения похоронить сестру в соборе Уинчестера. Хотя каким бы великолепием тот ни отличался, сама писательница, должно быть, предпочла бы скромное кладбище в Стивентоне или Чотоне. Но после принятия сана Генри был вхож к епископу, а Элизабет Хиткоут через своего умершего супруга состояла в знакомстве с настоятелем собора Томасом Реннелом (который также приятельствовал с Шутами, а через них и с Джеймсом Остином) — так что никаких осложнений тут никто не видел. Похороны назначили на 24 июля, на раннее утро, чтобы не помешать богослужению в соборе. До этого времени тело Джейн лежало в открытом гробу в одной из комнат на Колледж-стрит со «светлым безмятежным выражением на лице». Кассандра отрезала несколько локонов сестры на память себе и нескольким близким.
23 июля в Уинчестер приехали Эдвард и Фрэнсис. Чарльз приехать не смог, как и разболевшийся Джеймс. В самый день похорон из Стивентона в Уинчестер примчался сын Джеймса Джеймс Эдвард, проделав четырнадцать миль верхом под ослепительным утренним солнцем.
Гроб закрыли, накрыли покровом и поставили на похоронные дроги, чтобы провезти по Колледж-стрит, затем через Королевские ворота и — в собор. Подле него шли лишь трое братьев и племянник.
Для захоронения тела писательницы в северном приделе нефа был приготовлен выложенный кирпичом склеп. Священник Томас Уоткинс совершил чин отпевания, и на могилу положили временную плиту (постоянная, с эпитафией, еще не была готова). Джейн Остин стала третьим, и последним, человеком, погребенным в соборе в том году. В приходской книге, надо сказать, дата похорон почему-то указана неверно: 16 июля.
По окончании печальной церемонии было прочитано завещание. Джейн назначила Кассандру своей душеприказчицей и оставила ей все, кроме ста фунтов. Племянникам и племянницам — ничего. Но зато пятьдесят фунтов — Генри, словно подчеркнув тем самым особое место, которое он всегда занимал в ее сердце, признательность за его помощь в публикации ее книг и его нынешнюю бедность. Другие же пятьдесят фунтов предназначались мадам Бижон, давнишней наперснице Элизы. Это наследство, оставленное старой француженке, с которой Джейн не связывало ничего, кроме дружеских чувств и воспоминаний о нелегких временах, — самое удивительное в завещании. Возможно, она хранила благодарность мадам Бижон за долгую верную службу ее кузине и двоюродному племяннику. Такова уж была Джейн — всегда помнящая о тех, о ком забывали другие.
Через несколько дней «Журнал Солсбери и Уинчестера» напечатал некролог: «В пятницу, 18 июля, в нашем городе скончалась мисс Джейн Остин, младшая дочь усопшего преп. Джорджа Остина, настоятеля Стивентонского прихода, автор „Эммы“, „Мэнсфилд-парка“, „Гордости и предубеждения“, „Чувства и чувствительности“. Ее манеры были изящны, привязанности — горячи, чистота сердца — несравненна. Она жила и умерла как подобает подлинной смиренной христианке».
Семейство разъехалось по домам. И Джеймс, и его сын Джеймс Эдвард написали стихи в память о младшей сестре и тетке. Вероятно, они же помогли Генри с надписью, которую надлежало поместить на черном мраморном надгробии, — и три этих гладких благочестивых предложения будто нарочно пренебрегают самым главным ее достоинством и ее славой.
В память
ДЖЕЙН ОСТИН,
младшей дочери покойного
преп. ДЖОРДЖА ОСТИНА,
бывшего настоятеля Стивентонского прихода
в этом графстве.
Она ушла из жизни 18 июля 1817 года,
в возрасте 41 года, после долгой болезни, в которой
ее поддерживали терпение и упования христианки.
Доброта ее сердца, кротость нрава,
замечательные способности ее ума
заслужили ей расположение всех, кто ее знал,
и горячую любовь ее близких.
Их горе соразмерно их привязанности,
их утрата невосполнима,
но и в глубочайшей скорби их утешает
твердая вера в то, что за свою отзывчивость,
преданность, благочестие и чистоту
ее душа удостоится милости пред своим
СПАСИТЕЛЕМ.
Кассандра разослала письма о смерти сестры и кое-что на память о ней (среди прочих — Энн Шарп), и жизнь пошла своим чередом. Каролину отослали в пансион в Уинчестер. Эдвард повез дочерей, Фанни и Лиззи, в Париж. Генри несколько сентябрьских недель исполнял за Джеймса его обязанности по приходу в Шерборн-Сент-Джонс, как записала в своем дневнике миссис Шут. Она же описала, как в декабре в Вайне поставили «Соперников» Шеридана при участии их частого гостя Джеймса Эдварда. Тридцать четыре года миновало с тех пор, как эта пьеса была «разыграна некими молодыми Леди и Джентльменами в Стивентоне», в большом амбаре Остинов, когда Генри произносил написанный Джеймсом пролог, — и все это приводило в восторг восьмилетнюю Джейн Остин.
Глава 25
Постскриптум
Горе не помешало Кассандре весьма распорядительно заняться делами сестры. Спустя пять месяцев после смерти Джейн два законченных романа, «Кэтрин» и «Эллиоты», были изданы вместе под новыми названиями — «Нортенгерское аббатство» и «Доводы рассудка»[228], на которых сошлись Кэсс и Генри. Генри вел все дела с Мюрреем и написал биографическую заметку (я довольно часто ссылаюсь на нее в этой книге). Он пометил ее «Лондон, дек. 13, 1817», а еще через неделю добавил к ней постскриптум с выдержками из писем Джейн. Генри описывает характер сестры как «безупречный» и «безмятежный», превозносит ее остроумие и скромность в том, что касалось ее писательских трудов. Как и подобает священнослужителю, он особо подчеркивает ее благочестие. Эта надгробная речь, полная любви, смущает своей приглаженностью. Утверждения Генри, что писательница не испытывала в своей жизни ничего тяжелее «маленьких огорчений», что все ее желания исполнялись и что с ее уст никогда не слетело злого слова, безусловно, не могут быть восприняты всерьез.
