Голда Меир - Моя жизнь
Я обращалась к каждому, в ком видела возможного посредника. На одной из сессий Ассамблеи я познакомилась с женой главы пакистанской делегации, который был послом в Лондоне. Мы стали приятельницами. Однажды она сама подошла ко мне и сказала: «Миссис Меир, если мы, женщины, занимаемся политикой, то мы должны постараться заключить мир». Этого-то мне и нужно было.
— Послушайте, — сказала я. — Речь не о мире. Просто пригласите к себе несколько арабских делегатов, и пригласите меня тоже. Даю вам честное слово, что если арабы не хотят, чтобы о нашей встрече узнали, — никто не узнает. И я не хочу вести с ними мирные переговоры. Я просто хочу с ними разговаривать. Просто находиться в одной комнате.
— Замечательно! — сказала она. — Я это сделаю — и начну сейчас же.
Опять я стала ждать — но ничего не произошло. Однажды я пригласила ее выпить кофе в комнате отдыха для делегатов; мы сидели там, как вдруг вошел министр иностранных дел Ирака (тот самый джентльмен, который указал на меня пальцем с трибуны Генеральной Ассамблеи и сказал: «Миссис Меир, возвращайтесь в Милуоки — там ваше место»). Она побледнела «Боже мой, он увидит, что я разговариваю с вами!» — и в панике убежала. Так все это и кончилось.
И так оно и продолжалось, даже при случайных встречах на дипломатических завтраках. Каждый глава делегации очень скоро узнавал, что если он хочет, чтобы у него в гостях были арабы, то не должен приглашать нас. Однажды некий министр, еще не знавший правил игры, пригласил арабов и израильтян вместе. Мало того — он даже посадил делегата Ирака за стол против меня. Тот уселся, принялся за свою копченую семгу, поднял глаза, увидел меня, встал и ушел. Конечно, на большие приемы и коктейль-парти, куда приглашались сотни людей, хозяин мог позвать и арабов, и израильтян, но на обед или завтрак — никогда. Завидев израильтянина, арабский делегат немедленно выходил из комнаты, и мы ничего не могли с этим сделать.
Но были в эти годы и более светлые минуты, и некоторые встречи, которые запомнились навсегда. Самыми интересными — и, вероятно, самыми запомнившимися — были встречи с Джоном Ф. Кеннеди, Линдоном Джонсоном и Шарлем де Голлем. С Кеннеди я встречалась дважды. В первый раз — сразу после Синайской кампании, когда он был сенатором от Массачусетса. Сионисты Бостона устроили внушительную демонстрацию в поддержку Израиля и праздничный обед, на который явились все консульства в полном составе, два сенатора — и министр иностранных дел Израиля. Я сидела рядом с Кеннеди, он был в числе ораторов и произвел на меня сильное впечатление своей молодостью и своей речью, хотя разговориться с ним было нелегко. Мне он показался очень застенчивым; друг другу мы сказали всего несколько слов. В следующий раз мы встретились с ним незадолго перед тем, как он был убит. Я приехала во Флориду, где он проводил отпуск, и мы беседовали очень долго и очень непринужденно. Мы сидели на веранде большого дома, где он жил. Я как сейчас его вижу — в качалке, без галстука, с закатанными рукавами; он очень внимательно слушал мои объяснения, почему нам так необходимо получать от Соединенных Штатов оружие. Он был такой красивый и такой молодой, что мне приходилось напоминать себе — это президент Соединенных Штатов. Впрочем, он, вероятно, тоже находил, что я не слишком похожа на министра иностранных дел. В общем, это была довольно странная обстановка для такого важного разговора. Присутствовало еще два-три человека, среди них Майк Фельдман, один из тех, кто считался «правой рукой президента», но никто из них в разговоре не участвовал.
Сначала я стала описывать сегодняшнее положение на Ближнем Востоке. И тут мне пришло в голову, что этот умнейший молодой человек может и не слишком хорошо разбираться в евреях и в том, что для них значит Израиль, и я решила, что попробую объяснить ему это прежде, чем начать разговор про оружие. «Разрешите, господин президент, — сказала я, — рассказать вам, чем Израиль отличается от других стран». Пришлось мне начинать издалека, потому что евреи очень уж древний народ.
«Евреи появились больше трех тысяч лет назад и жили рядом с народами, которые давно исчезли — то были аммонитяне, моавитяне, ассирийцы, вавилоняне и прочие. Все эти народы в древние времена попадали под иго других государств, в конце концов, смирялись со своей судьбой и становились частью главенствовавшей тогда культуры. Все народы, — за исключением евреев. И с евреями бывало, как с другими народами, что их землю оккупировали чужеземцы. Но судьба их была совершенно иной, потому что только евреи, в отличие от всех прочих, твердо решили остаться тем, что они есть. Другие народы оставались на своей земле, но теряли свое национальное лицо, а евреи, потерявшие свою страну и рассеянные среди народов мира, никогда не изменяли своему решению оставаться евреями — и своей надежде вернуться к Сиону. И вот теперь мы вернулись — и на руководство Израиля это накладывает совершенно особую ответственность. Правительство Израиля во многом ничем не отличается от всякого другого порядочного правительства. Оно заботятся о благосостоянии народа, о развитии государства и так далее. Но к этому присоединяется еще одна величайшая ответственность — ответственность за будущее. Если мы опять потеряем самостоятельность, то те из нас, кто останется в живых — а таких будет немного, — будут рассеяны снова. Но у нас уже нет того огромного резервуара религии, культуры и веры, какой был раньше. Мы многое из этого запаса утратили, когда шесть миллионов евреев погибли во время Катастрофы».
Кеннеди не отрывал от меня внимательных глаз, и я продолжала:
«В Соединенных Штатах пять с половиной или шесть миллионов евреев. Это прекрасные, щедрые, добрые евреи, но, думаю, они первые согласятся, если я скажу, что вряд ли в них есть та стойкость, которой отличались шесть миллионов погибших. А если так, то на нашей стене огненными буквами написано: «Остерегайтесь снова потерять независимость, ибо на этот раз вы можете потерять ее навсегда». И если это случится, то мое поколение сойдет под своды истории как поколение, которое снова сделало Израиль независимым, но не сумело эту независимость сохранить».
Кеннеди наклонился ко мне, взял меня за руку, посмотрел прямо в глаза и сказал, очень торжественно: «Я понимаю, миссис Меир. Не беспокойтесь. С Израилем ничего не случится». И я думаю, что он в самом деле все понял.
Я встретилась с Кеннеди снова, когда он приветствовал глав делегаций, но там мы только поздоровались — и я больше никогда его не увидела. Но я пошла на похороны и вместе с другими главами делегаций подошла пожать руку г-же Кеннеди. Я ее тоже никогда не встречала потом, но не могу забыть, как она, бледная, со слезами на глазах, все-таки находила, что сказать каждому из нас. Тогда же, на похоронах Кеннеди — точнее, вечером того дня, на обеде, который давал новый президент, — я увидела Линдона Б. Джонсона. Я видела его раньше, на Генеральной Ассамблее 1956–1957 года, когда он был лидером демократического большинства в сенате; он энергично выступил против санкций, которыми президент Эйзенхауэр пригрозил Израилю, так что я уже знала, как он к нам относится. Но в этот вечер, когда я подошла к нему, он на минуту обнял меня и сказал: «Знаю, что вы потеряли друга, но, надеюсь, вы понимаете, что я тоже ваш друг!» — что он впоследствии и доказал.
