Геннадий Прашкевич - Станислав Лем
«Кто не применял гормональную мазь, — начинает понимать герой, — тому не о чем было рассказать; кто её применял — погибал. Упаковку от швейцарской мази среди вещей погибших обычно не обнаруживали: мазь предписывалось хранить в холодильнике, что дома делать гораздо проще, чем в гостинице, и пожилые педанты предпочитали пользоваться услугами местных парикмахеров, а не возиться с мазью самим. Её применяли раз в десять дней, поэтому каждый из погибших только однажды мог проделать эту процедуру в Неаполе. И, наконец, все жертвы отличались физическим сходством, поскольку им присущи были сходные психические черты. Это были мужчины на пороге увядания, ещё с претензиями, ещё боровшиеся с надвигающейся старостью и вместе с тем скрывающие это. Кто переступил возрастной порог и, облысев как колено, отказался в шестьдесят лет от попыток сохранить моложавый вид, тот не искал чудодейственных средств, а кто лысел преждевременно, годам к тридцати, тому ревматизм не докучал настолько, чтобы начать бальнеологическое лечение. Итак, угроза нависла только над мужчинами, едва достигшими теневой черты…»
И далее в романе идёт диалог чисто лемовский.
«— Эта история — не столько знамение нашего времени, сколько провозвестник грядущего, его предзнаменование, пока ещё никому не понятное.
— А вам оно понятно?
— Мне кажется, я догадываюсь. Человечество настолько размножилось и уплотнилось, что на него начинают влиять законы, по которым существуют атомы. Каждый атом газа движется хаотически, но именно хаос рождает определённый порядок в виде постоянства давления, температуры, удельного веса и так далее. Ваш успех, достигнутый благодаря длинной цепи чрезвычайных совпадений, представляется парадоксальным. Но это вам только кажется. Вы возразите: мало было упасть с лестницы у Барта, вдохнуть серу вместо нюхательного табака, нужна была ещё рекогносцировка на улице Амели, чихание перед бурей, миндаль, купленный в подарок ребёнку, задержка вылетов в Рим, переполненная гостиница, парикмахер — более того, гасконец, — чтобы началась цепная реакция…
— Ох, и это ещё не всё, — вставил я. — Если бы моё участие в освобождении Франции не кончилось трещиной крестца, то контузия, пожалуй, не дала бы о себе знать, и, следовательно, после происшествия в Риме я скоро пришёл бы в себя. Если бы я не попал на эскалатор рядом с террористом, моя фотография не появилась бы в “Пари-матч”, а не будь этого, я не добился бы номера в “Эр Франс”, поехал бы ночевать в Париж, и снова никакой развязки не происходит. Уже сама вероятность моего присутствия при покушении априори астрономически ничтожна. Я мог полететь другим самолётом, мог стоять ступенькой ниже. Всё это — чистейшее стечение обстоятельств».
Да, стечение обстоятельств — вот проблема, которую, по мнению героя, скоро придётся решать всем.
«Представьте стрельбище, где на мишени в полумиле от огневого рубежа наклеена почтовая марка. Обыкновенная десятисантимовая марка с изображением Марианны. На её лбу остался след от мухи. Пусть теперь несколько снайперов откроют стрельбу. Они не попадут в эту точку хотя бы потому, что она не видна. Но пусть упражняется сотня стрелков, пусть они шпарят по невидимой марке целыми неделями. Совершенно ясно, что пуля одного из них, наконец, попадёт в цель. Попадёт не потому, что он феноменальный снайпер, а потому, что велась такая вот уплотнённая стрельба. Сейчас лето, и на стрельбище масса мух. Вероятность попадания в мушиный след мала. Вероятность одновременного попадания и в след, и в муху, подвернувшуюся под выстрел, ещё меньше. Вероятность же попадания в след и в трёх мух одной пулей одновременно будет уже, как вы выразились, астрономически ничтожна, однако уверяю вас, и такое стечение обстоятельств возможно, если стрельба будет продолжаться достаточно долго! Стрелок, с которым это произойдёт, будет ошеломлён не меньше вас. Здравый смысл здесь ни при чём. Произошло то, что я и предсказывал. Неаполитанскую загадку тоже породило стечение случайных обстоятельств, и опять же благодаря стечению случайных обстоятельств она была разгадана…»
Да, мы живём в мире всё более яростного сгущения самых случайных факторов.
Пространную цитату из романа «Насморк» мы привели для того, чтобы ещё раз показать необыкновенную прихотливость мыслей Станислава Лема, его удивительную вписанность в мир, в котором он жил. Он всегда отличался каким-то особенным вниманием к деталям, которые мы зачастую считаем побочными, вынесенными за скобки жизни. Но для Станислава Лема это было не так. Он внимательно следил за новым «чумным» явлением, как огонь, охватывающим Европу.
Речь, понятно, о терроризме.
Время «потребовало» новых методов.
И эти новые методы не заставили себя ждать.
В 1969 году взрыв в сельскохозяйственном банке на Пьяцца Фонтана в Милане (Италия) унёс 17 жизней, около 100 человек были ранены. А далее всё покатилось как с горки. Агрессивные лозунги «Красных бригад» никем не остались не замеченными.
«За фашистскую диктатуру пролетариата!»
«Гитлер и Мао — едины в борьбе!»
Самым громким преступлением террористов того времени, несомненно, стало похищение и убийство бывшего премьер-министра Италии и лидера ХДС Альдо Моро. Размах операции поразил спецслужбы: в ней были задействованы 60 человек — 12 автоматчиков, восемь водителей, отряд прикрытия из десяти человек и 30 лиц, охранявших различные тайники, в которых мог быть размещён похищенный. Вокзалы, аэропорты, торговые центры — всё отныне становилось опасным для любого человека.
«Каждый из нас получил “пропуск Ариадны” — пластиковый пенал».
Какой там «пропуск Ариадны»! Разве он что-нибудь меняет?
Там, где возможно всё, там уже ничто не имеет значения.
7
С апреля по октябрь 1977 года Станислав Лем находился в Западном Берлине по приглашению Академии искусств. Двухкомнатная квартира на седьмом этаже: с балкончиком, кухней, ванной, с подземным гаражом. Удобно, просторно.
Но… Без пресловутого но, конечно, не обошлось.
Станиславу Лему в Западном Берлине почти не с кем было общаться.
Он читал лекции, давал интервью, работал над статьями, встречался с читателями, но в письмах всё чаще и чаще звучит эта жалоба: «Не с кем мне тут, в Западном Берлине, особенно разговаривать». И почти сразу: «Зато Восточный Берлин… С какой благодарной, внимательной, на лету всё схватывающей публикой я имел дело на вечере 30 апреля в Восточном Берлине!..»
Из письма Майклу Канделю (18 апреля 1977 года):
«Так получилось, что известность мне принесли вовсе не лучшие мои книги; самые оригинальные, такие как “Мнимая величина”, — практически обойдены. По крайней мере, критикой. Я не говорю, что так будет всегда. Наоборот, я считаю, что если я что-то нащупал из развивающихся, далекоидущих тенденций эпохи, то по мере того, как эти тенденции будут осуществляться, мои самые трудные книги будут терять свою “сложность”, правда, заодно и интеллектуальный блеск, поскольку то, что сейчас считается в них чуть ли не безумным, станет очередной банальностью.
