Евгений Решин - Генерал Карбышев
Дмитрий Михайлович Карбышев погиб. Но в Маутхаузене еще оставались узники. Остались те, кого не успели замучить, сжечь, заморозить. Те, кто выжил, дождался победы и вырвался из лагеря смерти на волю.
Смоленский бульвар, 15
Таким был московский адрес Д. М. Карбышева.
Здесь, в доме № 15 на Смоленском бульваре, Дмитрий Михайлович прожил с семьей 18 лет — до последней мирной весны 1941 года. Отсюда он уехал в последнюю свою командировку — в Белоруссию, на западную границу.
Читатели знают о том, что в 1923 году после назначения Дмитрия Михайловича в инженерный комитет ГВИУ РККА семья Карбышевых переехала из Харькова в Москву. К тому времени у них уже росла дочь Елена.
В Москве генералу предоставили служебную квартиру: три небольшие комнаты, в которых, по выражению самого Дмитрия Михайловича, они наконец обрели «оседлое бытие».
Здесь 1 декабря 1926 года родилась вторая дочь Татьяна, а 18 февраля 1929 — сын Алексей.
Квартира Карбышевых состояла из рабочего кабинета Дмитрия Михайловича, столовой, спальни и кухни. Необычайная простота обстановки — хозяева, не питали страсти к пышной мебели, коврам.
Скромен был и кабинет Дмитрия Михайловича, в котором он в течение многих лет готовился к занятиям, писал свои научные статьи и книги. До сих пор бережно хранится большой книжный шкаф с одной застекленной створкой, принадлежавший Дмитрию Михайловичу. Шкаф старинный, из красного дерева, но хозяин его с этим не посчитался. На всех полочках он наклеил бумажки — указатели книг, а на внешней стороне боковых стенок наколотил гвозди и развесил необходимые ему линейки и рейсшины, которыми пользовался, что-либо вычерчивая.
Был в кабинете и стол. На нем Дмитрий Михайлович, опять-таки для удобства в работе, заменил зеленый суконный верх линолеумом. На столе ни громоздких приборов, ни статуэток, ничего лишнего. Настольная лампа под зеленым абажуром, обычная чернильница, ящичек с двумя-тремя десятками остро отточенных карандашей, стопка писчей бумаги.
Кроме книжного шкафа и стола в кабинете небольшой чертежный «кульман», этажерка для рукописей, диван и два кресла. На стене карты Европы и обоих полушарий нашей планеты. В верхней перекладине двери два крюка с кольцами, на которых Дмитрий Михайлович по утрам регулярно делал гимнастические упражнения.
Дмитрий Михайлович был необычайно трудоспособным человеком и, несмотря на огромную занятость, находил время для семьи, с любовью занимался воспитанием детей.
Елена Дмитриевна вспоминает:
«…По квартире разносились звуки музыки, топот и смех детей. Мы, дети, очень любили папу и всем своим существом тянулись к нему. Излюбленным местом для нас являлся его письменный стол. В любое время можно было с шумом ворваться в кабинет, чтобы поделиться своими горестями и радостями. Папа снимал очки, закрывал на мгновение рукой глаза, как бы переходя из одного состояния в другое, и с ласковой улыбкой включался в нашу ребячью жизнь.
Часто в эти моменты на его столе появлялись стенные газеты, плакаты, рисунки, книги и тетради. Папа давал советы, что-то подрисовывал, подкрашивал, поправлял, пояснял ход задач. И всегда охотно, как бы сильно он ни был занят.
Нередко можно было видеть моих младших сестренку и братишку, тогда еще совсем маленьких, пристроившихся на конце его письменного стола и занятых рисованием, раскрашиванием или еще каким-нибудь делом. Если они, увлекшись, „распространялись“ дальше по столу, папа безропотно отодвигал свои бумаги и продолжал углубленно, работать. А когда, не найдя общей точки зрения по какому-нибудь „принципиальному“ вопросу, брат с сестрой начинали громко спорить или силой доказывать свою правоту, папа взывал к маминой помощи. Сам же никогда не говорил им, что они ему мешают.
Когда мы жили в лагере академии, папа не забывал принести нам с полевых занятий или какой-нибудь редкий цветок или камышинку, а то даже полевого мышонка или ежа. И все это делалось с единственным желанием порадовать нас.
Папа любил животных, и они отвечали ему тем же. Собаки имели обыкновение спать у его ног, а кот — на письменном столе, под лампой. Когда же нам, детям, удавалось притащить домой клетку с птицами или аквариум с рыбками, то папа немедленно предоставлял живым существам свободу. Птицы, весело чирикая, начинали летать по всей квартире, а рыбки, помахивая хвостиками, плавали в ванне, нарушая все мамины планы.
Помнится, как в один мартовский день папа, к великому ужасу и удивлению мамы, принес огромную ветку тополя и, поставив ее у окна, удовлетворенно заметил:
— Ну вот, теперь птицы будут чувствовать себя совсем хорошо, как в лесу.
…Папа был большим оптимистом, веселым, жизнерадостным человеком, любящим и понимающим шутку и умеющим остро, но беззлобно посмеяться над кем-нибудь из своих друзей или знакомых. До сих пор мы с подругой вспоминаем, как однажды, когда мы готовились к экзамену, папа, увидев наши грустные физиономии, спросил:
— Что это у вас, девочки, вид, будто вы лягушку проглотили?
И в искусстве он любил легкое, веселое. В последние годы ему мало приходилось читать художественную литературу, но его всегда радовал хороший юмористический рассказ или фельетон в газете. Никогда я не забуду его неудержимый смех, когда он начинал читать рассказ Зощенко, который начинался так:
„У купца Еремеева сперли енотовую шубу…“.
Папа был страстным почитателем таланта Рины Зеленой. Как бы ни был занят, узнав, что у микрофона эта актриса, он откладывал все в сторону, подходил к радиоприемнику, а потом, смеясь до слез, сам пытался имитировать то, что услышал.
Папа отлично стрелял и очень гордился этим. У него долго хранилась газета „Фрунзевец“, в которой была помещена его фотография с надписью: „Наш военкор Д. М. Карбышев выбивает 66“.
Долго уговаривал он меня заняться стрельбой. Наконец настал день, когда мы поехали в тир ЦДКА на занятия стрелковой секции. Придирчиво следил он за моими первыми неуверенными движениями, подробно и терпеливо разъяснял мои ошибки. Уж очень хотелось ему, чтобы я научилась хорошо стрелять. И когда мои пули не стали выходить из черного круга, он был очень доволен.
…Нередко я, в то время школьница, просила папу провести беседу на пионерском сборе, написать передовую статью для стенной газеты, сводить нас на экскурсию в Музей Красной Армии и о многом, многом другом. И не было случая, чтобы он отказался.
…Как радовался папа, когда я вступила в комсомол! День получения комсомольского билета был отмечен у нас как большой праздник».
В этой справедливой характеристике упущено лишь одно — неистребимая жажда Дмитрия Михайловича как можно больше знать, жажда всегда не только учить, но и самому учиться. Об этом напомнила его дочь, Елена Дмитриевна:
