Родион Нахапетов - Влюбленный
Снимая в интерьере, мы брали на себя еще один контроль — пожарный. Мы не имели права даже спичкой чиркнуть, не удовлетворив требований по технике безопасности. Пожарный на съемочной площадке — это дополнительные, и часто большие, непредвиденные расходы: поди узнай, какая опасность таится в том или ином интерьере — сквозняк или бумажные обои. Ни пожарный, ни полицейский, хоть и оплаченные нами, не были членами съемочной группы. Сменив место съемки, мы вынуждены были нанимать и новых блюстителей порядка. А это значит, что войти с ними в близкие отношения у нас просто не было времени. Они оставались суровыми, неподкупными и посторонними — с первого дня до последнего.
Замучили нас и ежедневные поиски автостоянок. Помимо служебных автомашин, вагонов для артистов, грузовиков с техникой, гримерных и костюмерных комнат, нужно было разместить еще и два — три десятка личных автомобилей. Для этого требовалась большая площадь. А если учесть, что Лос — Анджелес плотно сбитый, перенасыщенный автомобилями город, то можно себе представить, с какими трудностями мы столкнулись.
Накануне последнего съемочного дня случилась беда: нам отказали в стоянке. Что делать? Лори Пост, наш верный помощник, стала настаивать на том, чтобы мы отменили съемку и принялись искать другое место. Конечно, Лори Пост знала, чем грозит отмена съемок. Мы подсчитали, что пролонгация съемочного периода даже на один день обойдется нам в восемьдесят тысяч долларов.
Я схватился за голову. Наташа расстроилась тоже.
— Неужели нельзя было найти какую‑нибудь другую стоянку? — спросила она.
— Нет! — ответила Лори Пост. — Там нет места для стоянки. Вы даже понятия не имеете, что это значит — найти стоянку в центре города.
— Понятно. Но, может, я все‑таки попробую? — сказала Наташа. — Не отменяйте съемку. Ладно?
Лори засмеялась:
— Не верите? Ну что ж, в добрый час!
Спустя два часа Наташа вернулась.
— Так, — спокойно сказала она. — Стоянка есть. Снимаем.
— Ты гений! — обрадовался я.
— Есть стоянка? Не в противоположном ли конце города? — съехидничала Лори.
— Ближе не бывает! — с достоинством ответила Наташа. — За углом нашего здания.
Лори скисла.
А Наташа отвела меня в сторону и тихо сказала:
— Ты знаешь, со мной сейчас произошло чудо. Не смейся, пожалуйста, самое настоящее чудо!
Я заметил на ее глазах слезы.
— Что случилось? — спросил я.
— Я не хотела при ней говорить, — стала рассказывать Наташа. — Никакой стоянки там не было. Только та сволочная, где нам отказали. Обошла все кругом и поперек. Ничего! Села в машину и стала реветь. Реву, реву. Что делать, не знаю. А потом думаю, может, Блаженная Ксения поможет? Она нам не раз помогала. Стала молиться: «Помоги, Ксения! Услышь молитву мою! Все рушится, не справляюсь я!» Помолилась и стало немного легче. Завела машину и поехала. Поворачиваю за угол и вдруг вижу городских рабочих в касках и в униформе. Вышла из машины и, заплаканная, подхожу к ним. Сама не знаю зачем. «Что с вами?» — спрашивает меня один из рабочих, чернокожий. «Да вот так и так, — я ему рассказываю. — Это моя первая картина, если не найду стоянку — позор. Все летит в пропасть». «Когда у вас съемка?» — спрашивает он. «Завтра. Один день». И вдруг этот человек — просто так — протягивает мне связку ключей и говорит: «Если вам подойдет, можете пользоваться. Вот ключи. Я работаю от города».
Представляешь? Он отпирает замок на воротах и проводит меня на пустую стоянку прямо позади нашего здания, под эстакадой. Этот «рабочий» оказался большим городским начальником. Ну разве это не чудо, скажи? Это все Ксения!
— Да… — сказал я.
Я отдавал должное святой Ксении. Но и своей жене тоже.
Доверие и надежность — вот основа взаимоотношений между продюсером и режиссером. Если этого нет, все лезет по швам. Одно дело декларировать, другое — следовать этому. Между мной и Наташей доверие было полное. Надежность, верность слову, честность тоже были проверены временем. Да, это большая удача быть с продюсером заодно.
Когда я снимал музыкальный фильм «О тебе», директором картины был молодой человек по фамилии Предыбайло. Работал он с холодком, к сценарию относился цинично. Я пригласил его повечерять. Мы выпили по рюмочке, поговорили о том о сем. Как бы ненароком я перевел разговор на фильм, стал проигрывать музыкальные фонограммы, записанные заранее, и рассказывать, что и как будет происходить на экране. Я увлекся сам. Разыгрывая под музыку Сергея Баневича сцены из фильма, я видел, как Предыбайло оживает. Он с удовольствием провел три часа в театре одного актера и ушел, напевая одну из мелодий. На следующий день моего продюсера невозможно было узнать. Изменилась даже его походка. Если раньше он заставлял себя идти на съемку, то теперь ноги не успевали за головой. Когда же наша героиня, огромная трехметровая белуга, отдала концы, не доснявшись, наш Предыбайло бросился в воду, схватил дохлую рыбину за хвост и стал размахивать ею.
— Снимайте же, елки — палки! Она как живая! — кричал он нам. — Только не берите меня в кадр!
С того дня мы были с Предыбайло заодно и делали все возможное, чтобы добиться лучшего результата: он — организационно, я — творчески.
Режим семейной жизни был напряженным. Подъем в пять утра, нервные, торопливые сборы. Сумасшедший день, суета-маета с нашим фильмом. В десять вечера просмотр отснятого материала, в полночь — домой. Беспокойные ночные разговоры и короткий, опять же нервный сон.
Любовь, та огненная любовь, которая зажгла наши сердца на Васанта — Уэй, переросла во взаимное доверие, уважение, понимание. Часто подобными словами вежливо обозначают угасшую любовь. С годами, с появлением детей, скажем, с возникновением житейских трудностей любовь как бы деликатно отступает на задний план, давая нам возможность сосредоточиться на практических делах. Бывает, что эти дела так занимают нас, что любовь кажется чем‑то и впрямь несущественным. Но попробуйте отшелушить ее от будничных забот, как это бывает у человека, стоящего на пороге смерти, и вы увидите, что любовь нетленна. Вы лишь задвинули ее в дальний угол.
Горит костер. Озаряет твое лицо румянцем. Ты прижимаешься ко мне, наблюдая, как искры взметаются в небо. Время остановилось. Оно всегда останавливается у горящего пламени, у текущего ручья, в объятиях любимой. Но я хочу знать больше, видеть шире, и я отхожу от тебя. Иду один. Взамен тепла, взамен костра — все больше веток, стволов деревьев и темноты. Из глубины, навстречу мне, весело постукивая колесами, несется электричка. В вагоне шумно и светло. Попутчики играют в домино. Незнакомые лица, невнятные разговоры. На чемодане змеится зигзаг домино. Цифры быстро лепятся одна к другой, и вот чья‑то рука дуплится «пусто — пусто». Конец игры.
