Алексей Шишов - Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона
Димитраш — он почему-то был без фуражки, я помню, как ветер трепал его рыжеватые волосы, помню, как сухо светились его зеленоватые рысьи глаза, — вышел с пулеметом перед нашей цепью. Он сам сел за пулемет и открыл огонь. Через несколько мгновений цепи красных залегли. Димитраш с его отчаянным, дерзким хладнокровием был удивительным стрелком-пулеметчиком. Он срезал цепи красных.
Корниловцы уже наступали во фланг Белой Глине. Мы тоже пошли вперед. 30-я советская дрогнула. Мы ворвались в Белую Глину, захватили несколько тысяч пленных, груды пулеметов. Над серой толпой пленных, над всеми нами дрожал румяный утренний пар. Поднималась заря. Багряная, яркая.
Потери нашего полка были огромны. В ночной атаке 2-й и 3-й батальоны потеряли более четырехсот человек. Семьдесят человек было убито в атаке с Жебраком, многие, тяжело раненные, умирали в селе Торговом, куда их привезли. Редко кто был ранен одной пулей — у каждого три-четыре ужасные пулевые раны. Это были те, кто ночью наткнулся на пулеметную батарею красных.
Где только что промчался бой, на целине, заросшей жесткой травой, утром мы искали тело нашего командира полковника Жебрака. Мы нашли его среди тел девяти офицеров его верного штаба.
Командира едва можно было признать. Его лицо, почерневшее, в запекшейся крови, было разможжено прикладом Он лежал голый. Грудь и ноги были обуглены. Наш командир был, очевидно, тяжело ранен в атаке. Красные захватили его еще живым, били прикладами, пытали, жгли на огне. Его запытали. Его сожгли живым. Так же запытали красные и многих других наших бойцов…»
Когда полковнику доложили о гибели в ночной атаке командира 2-го Офицерского полка, он в ярости воскликнул:
— Сперва Войналович, теперь он! Как погиб Жебрак? Как?
— Похоже, что большевики его взяли в тяжелом состоянии в плен.
— Дальше!
— Его пытали, как многих наших раненых, которых скосило перед пулеметной батареей!
— Дальше!
— Большевики сожгли Михаила Антоновича заживо…
Война имеет свои законы, в том числе и обращение с военнопленными, в том числе и теми, кто попал в плен с тяжелыми ранениями. Белые начинали Гражданскую войну в «белых перчатках», сразу же столкнувшись с прозой «войны в отечественной Вандее». Разумеется, если судить такую войну, то судить ту и другую сторону. Иначе трудно восстановить историческую правду о побежденных и победителях.
Бой за Белую Глину нам известен лучше всего из белых мемуаров, поскольку в боевых донесениях «многие детали того дела были упущены». Один из дроздовцев, находясь уже в белой эмиграции, вспоминал;
«…Вся дивизия горела желанием отомстить за смерть замученного Жебрака, а кроме того, в этот день красные в первый раз стреляли разрывными пулями, и это тоже подбавило масла в огонь.
На мельницу (туда сводили пленных. — А. Ш.) пришел Дроздовский. Он был спокоен, но мрачен. На земле внутри мельницы валялись массы потерянных винтовочных патронов. Там были всякие: и обыкновенные, и разрывные, и бронебойные.
Дроздовский ходил между пленными, рассматривая их лица. Время от времени, когда чье-либо лицо ему особенно не нравилось, он поднимал с земли патрон и обращался к кому-нибудь из офицеров.
— Вот этого — этим, — говорил он, подавая патрон и указывая на красного.
Красный выводился вон, и его расстреливали. Когда это надоело, то оставшиеся были расстреляны оптом».
В последней строке мемуарист ошибается. Большая часть пленных красноармейцев в тот день расстреляна не была. Их ждала иная судьба: они из красных стали через день белыми, будучи записаны в Добровольческую армию рядовыми.
Полковник Жебрак-Русанович, «первопоходник», подаривший 1-й бригаде русских добровольцев с Румынского фронта боевой флотский Андреевский стяг, был похоронен в тот же день со всеми воинскими почестями. Вернее, с теми, что могли отдать своему полковому командиру его бойцы. Белый мемуарист рассказывает о том так:
«…B тот глухой предгрозовой день, когда полк принял маленький и спокойный, с ясными глазами Витковский, мы хоронили нашего командира. Грозные похороны, давящий день. Нам всем как будто не хватало дыхания. Над степью курился туман, блистало жаркое марево. Далеко грохотал гром.
В белых, наскоро сбитых гробах двигались перед строем полка наш командир и семьдесят его офицеров. Телеги скрипели. Над мокрыми лошадьми вился прозрачный пар. Оркестр туго и яростно бряцал „Коль славен“. Мы стояли на караул. В степи ворочался глухой гром.
Необычно суровым показался нам наш егерский марш, когда мы тронулись с похорон…»
Прибывший в Белую Глину со своим штабом командующий Добровольческой армией генерал-лейтенант Деникин имел разговор с командиром 3-й дивизии.
— Михаил Гордеевич, позволь мне от имени командования армии, от меня, Романовского, Кутепова, Казановича, Эрдели, Покровского принести наши соболезнования лично вам. Мы знаем, что полковник Жебрак шел с вами на Дон от самого Дуная.
— Не то слово, Антон Иванович. Он был лучшим командиром в бригаде и еще вчера в дивизии.
— Кого решили поставить на Офицерский полк, Михаил Гордеевич?
— Полковника Витковского Владимира Константиновича, командира стрелкового батальона.
— Справится ли он с такой должностью?
— Справится. Он «первопоходник». Репутация его безупречна. К тому же он фронтовой офицер лейб-гвардии Кексгольмского полка и георгиевский кавалер.
— Прекрасно. С моей стороны возражений нет. Готовьте приказ на Витковского…
Тот разговор между Деникиным и Дроздовским на том не закончился. Речь шла о том, как бралась с бою Белая Глина, о готовности 3-й дивизии наступать дальше. Все же Дроздовский в тот день произвел на Деникина тягостное впечатление, навеянное гибелью полковника Жебрака-Русановича и потерями его полка: «Он говорил о Жебраке, о замученных добровольцах, о том, что большевики убивают и мучают всех. Мертвенно-бледный, дрожащим голосом он вспоминал о „вчерашнем“ — весь во власти чувства гнева и печали…»
…На следующий день после взятия станции Песчаноокопская и ставропольского села Белая Глина и мученической смерти Жебрака-Русановича командир 3-й дивизии впервые в Добровольческой армии подписал приказ о… сформировании чисто солдатского трехротного батальона из пленных красноармейцев.
Своим приказом, за которым последовали многие подобные в Вооруженных силах Юга России, Дроздовский словно хотел сказать, что проявленная им в Белой Глине ответная жестокость была неотвратимым возмездием. Но не политикой Белого движения в Отечестве.
История первой, чисто солдатской воинской части Добровольческой армии примечательна.
