Феликс Юсупов - Мемуары (1887-1953)
Говоря столь быстро, что я еле понимал его, Фульк стал объяснять, что женился на русской, Зинаиде Демидовой, и что она – дочь падчерицы брата моего отца, из чего и следует, что он, Фульк, – мой кузен.
По-моему, из этого не следовало ничего, но все ж его простосердечие и чудаковатость мне понравились, и я согласился считаться с ним в родстве, как ни казалось оно смехотворным. И не пожалел ни минуты. Фульк и его прелестная женушка Зизи были нам сомнительные родственники, зато несомненные друзья.
Разумеется, мадам Хуби тут же пронюхала и захотела с «кузеном» познакомиться. Знакомство их случилось совершенно неожиданно, когда ужинали мы с Биби с глазу на глаз. По внезапной прихоти, напомнившей мне махараджу, подруга моя просила меня нарядиться индусским принцем, а сама надела кокошник, который все еще обожала.
Только мы сели за стол, доложили, что пришел де Ларенти.
– Пусть войдет! – крикнула Биби. – Хочу его видеть!
Фульк как вошел, так и замер от изумления, увидав хозяйку в кокошнике и гостя в индусском платье.
– Что уставился, людей, что ль, не видел? – сказала Биби. – Садись и рассказывай, что ты еще светлости за родня такая.
Слегка сбитый с толку, Фульк сел и пустился в объяснения. Биби слушала сперва внимательно, потом нетерпеливо. Наконец, она перебила его:
– Стало быть, Феликсов дядя – жене твоей дед?
– Не дед, а бабкин муж, – сказал Фульк, замороченный.
Биби зарычала.
– Черт! Заткни глотку, дурак! Будет молоть! Е... твою мать!
Давно мы так не смеялись.
Глава 11
1928. Новая клевета – Смерть генерала Врангеля – Замок Лак – Неудачное дело в Вене – В Дивонне с дамами Питтс – Коллективный отдых в Кальви – Дочь Распутина вчиняет иск – Я уговорил матушку переехать в Булонь – Гриша
Расхлебывая заваренную в Париже кашу, я после испанской «ссылки» не успел еще повидаться с генералом Врангелем. Улучив, наконец, свободную минуту, помчался в Брюссель. Генерал, увидев меня, ахнул и протянул газету, которую читал:
– Ну, Феликс, вы в Париже даром времени не теряете! Прочтите-ка, что пишут о вас.
Это был номер парижских «Дней» от 10 января 1928 года. «Дни», русскую ежедневную газету, издаваемую Керенским под псевдонимом Аарон Кибрис, не признавал в русской среде ни один порядочный и разумный человек.
В газете говорилось, что замешан я в безнравственной истории, история осложнена финансовым скандалом. Всем этим заслужил я каторгу, но получил всего-навсего ссылку. На следующий день та же газета доложила подробности, самые оскорбительные, назвала сумму, которую заплатил я, чтобы не угодить за решетку, уверила, что место моей ссылки – Баль, и в заключение объявила, что дом «Ирфе» разорен и большое число людей осталось без работы.
Вернувшись в Париж, я кинулся к известному адвокату, мэтру де Моро-Джаффери, которому поручил все дело. На другой день десяток газет получили и напечатали следующее сообщение:
«Уже в течение некоторого времени чудовищная клевета распространяется на счет князя Юсупова. Русская социалистическая газета „Дни“, издаваемая в Париже г-ном Керенским, бывшим председателем Временного правительства России 1917 года, опубликовав эти грязные измышления, обязана дать немедленное опровержение в силу полной несостоятельности приводимых ею фактов».
Мавр, тем не менее, сделал свое дело. В русской колонии разразился скандал. Пошли молоть вздор. Сочинялись небылицы одна другой хлеще и сцены в балаганном духе: послушать болтунов, выходило, что я даже съел свою жертву, разделав и сварив ее!
Были голоса и за меня. Брешко-Брешковский в «Последних новостях» защищал меня пылко, резко и не без юмора. Но клевету напечатали газеты повсюду – и во Франции, и за границей, даже в Японии. Я вчинил иски и выиграл. Торжествовал я вполне: газету «Дни» запретили. Торжество мое, правда, было только моральным. Материально враги мои меня разорили. Напуганные газетными россказнями, кредиторы стали преследовать меня, а банки отказали в кредите. Но хуже всего то, что клевета и газетная шумиха причинили боль Ирине и моим родителям. И так никогда и не узнал я, кто автор мерзких статей. Какие-то фамилии назывались, но дальше предположений дело не пошло. Профессиональная тайна. Проверить невозможно.
И так бедам я раскрыл ворота. По городу ходили векселя с моей подписью: я сохранил кое-что и признаю – подпись подделана превосходно. Или же в префектуру полиции вызывали: американка подала на меня жалобу, что-де, украл я у нее браслет с брильянтами. Где-то на балу она познакомилась с субъектом, выдавшим себя за князя Юсупова. Они танцевали, понравились другу другу, переспали, расстались. Обнаружив, что «князь» унес «на память» браслет, американка явилась в полицию. Полиция нашла гостиницу, в которой проживал псевдокнязь Юсупов, но сам субчик давно уже был таков.
Мари-Терез д’Юзес позвала меня однажды, чтобы познакомить с писателем, уверявшим, что встретил меня в клубе с весьма сомнительной репутацией, куда для очерка своего ходил изучать парижские нравы. Сказали ему, что здесь князь Юсупов. Он спросил, который, ему показали первого попавшегося. Пришлось предстать мне пред ним самолично, чтоб он удостоверился, что я – не я.
Историям подобного рода не было конца. В те годы что ни день, то новый казус. Но, как известно, один в поле не воин. Я отправился к мэтру де Моро-Джаффери. Он посоветовал написать министру внутренних дел и помог составить письмо. Я перечислил случаи, когда именем моим прикрывали различные непотребства, и заявил, что могу приравнять это к клевете и подать в суд. Как и следовало ожидать, ответа я не получил. У французского правительства были дела поважней.
В эти трудные для нас дни выяснилось, кто наши настоящие друзья. Д’Юзес, как всегда, явила прямоту и независимость характера, пригласив нас пообедать с ней в «Ритце» на глазах удивлявшейся и насмехавшейся публики. Опровержение в «Днях» и последовавший их арест мало что изменили. Людям подавай скандал, а не истину.
22 апреля 1928 года умер генерал Врангель. Смерть его была для нас огромным горем. Россия потеряла великого человека и патриота, я – замечательного друга. Сколько говорено было нами о будущем нашей несчастной родины! Сколько надежд, разочарований и снова надежд было у нас! Я верил в прямоту его суждений и правильность оценок. Привык я говорить с ним и о личных делах. И в самые трудные минуты неизменно находил в нем поддержку.
В ту весну Ирина уехала в Англию навестить мать. Во время ее отсутствия я отравился мидиями и заболел довольно серьезно. Фульк переполошился. Он вбил себе в голову, что виной всему не тухлые ракушки, а мой русский камердинер Педан. Педан, по заверениям Фулька, решил меня отравить. Напрасно я доказывал, что это абсурд. Фульк стоял на своем. Впервые тогда я увидел в этом милом, но неуравновешенном молодом человеке признаки болезненного воображения. Впоследствии дело оказалось гораздо серьезней.
