Алауди Мусаев - Шейх Мансур
Послушай, что скажу. История о шейхе Мансуре в Шлиссельбургской крепости не кончается. После того как он убил солдата, его сковали железными кандалами по рукам и ногам и бросили в каменную яму умирать. Это они так думали — его тюремщики. Мансур там и дня не пробыл. Ему тогда уже стало понятно, что справедливого суда над ним не будет. Он и не стал ждать. Обернулся черным волком, прошел через решетку, переплыл ледяную реку, что отделяет остров мертвых от живой земли, и вернулся в родные горы. Недаром русские солдаты и казаки называли Мансура — пастух-волк. Они боялись его и понимали, что это не простой человек…
Старые люди даже точно знают, когда Мансур вернулся. В ту ночь огромный черный волк пришел на старое алдынское кладбище и выл на могиле отца Шаабаза и детей своих. С тех пор каждый год, в какую-то одному ему известную ночь, волк сюда приходит и воет. Неважно, что кладбище бульдозером снесли и заровняли. Волк-то чует, где родные могилы.
Скажи, может такое быть случайно? Нет, конечно. Все наши люди знают — тогда шейх Мансур на родную землю вернулся.
Правду говорю. Не сомневайся. Возле Алдов в горных лесах и сейчас водятся черные волки. Больше нигде таких нет. Это все тут могут подтвердить. На черных волков горцы никогда не охотятся. Это ведь не простые звери. Они родные для нас. Нахчуо — первый чеченец, от которого весь наш народ начался, он родился в одну ночь с черным волком, стал его побратимом.
Скажешь, мол, это просто легенда, красивая сказка, которую старые люди придумали, а теперь молодым рассказывают. Напрасно. В жизни ведь все связано — люди и волки, горы и деревья, вода, огонь и бескрайнее небо. Вот почему все мы должны жить так, чтобы Божья правда и любовь были между нами. Война, злоба и жадность пусть останутся в прошлом.
Ни крови и мести, а добра и свободы для всех людей на земле желал добиться великий имам Мансур. Жаль только, что время его было слишком жестоким…
ПРИЛОЖЕНИЕ
СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО ШЕЙХА МАНСУРА[5].
(Л. 1)
Секретно.
Милостивый Государь мой Степан Иванович[6].
От Командующего Кубанским и Кавказским корпусами г-на генерала-аншефа Ивана Васильевича Гудовича прислан взятый в Анапе чеченец Ушурма, который назвавшися законоучителем магометанским толикое произвел в суеверном народе тамошнем безпокойство, что оные подвигнулися на войска Российския и на границы наши; да и многое зло руководством сего лжеучителя нанесено. Ея Императорское Величество не почитая его отнюдь за военнопленного, как сущего развратителя народов Закубанских и Кавказских, указами изволила допросить о всем его похождении и всех деяниях его содержа между тем под крепкою стражею, и наблюдая, чтоб он в пище и одежде не претерпел недостатка. Ваше Превосходительство соизвольте истребовать его у кавалера господина генерала-фельд-маршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического от г-на генерала майора Попова. При допросе его Ея Величество повелела употребить находящагося в Коллегии Иностранных дел господина Коллежского Советника Константинова, который быв на Кубани, а потом в Крыму резидентом, знает тамошнее положение; а если бы арестант Ушурма, или инако называемый Ших-Мансур, говорил таким языком, в котором г. Константинов не силен, в таком случае он должен будет взять инаго надежна-го переводчика из Коллегии и вам представить. Впрочем о разных до сего //
(Л. 2)
арестанта касающихся обстоятельствах объявить честь имею вам, Милостивый Государь мой, на словах при первом свидании пребывая с совершенным почтением.
Вашего превосходительства покорный слуга (подпись неразборчива)
В Царском селе
Июля 26. 1791.
(Листы 3–8 в деле отсутствуют.)
(Л. 9)
Я называюсь Мансуром, уроженец из Алтыкаевской деревни, владения чеченцов. Отец мой именовался Шебессе; он умер, но из братьев моих двое еще в живых. Я беден, все мое имение состоит в двух лошадях, двух быках и одной хижине или крестьянском домике. Я не эмир, не пророк; я никогда таковым не назывался, но не мог воспрепятствовать, чтобы народ меня таким не признавал; потому что образ моих мыслей и моего жития казался им чудом.
Ибо из давного времени народ наш и я сам следовали дурному обычаю убивать без всякого сожаления наших ближних, и друг друга из нас самих, и вообще ничего иного не делать, кроме зла[7]. Но вдруг осветился я размышлением о вреде жизни мною провождаемой, и я усмотрел, что оный совсем противен нашему святому закону. Я постыдился своих деяний и решился //
(Л. 10)
не продолжать более таковой варварской жизни, а сообразить свое поведение с предписаниями Священного закона. Я покаялся о грехах своих, умолял о том других, и ближайшие мои соседи повиновались моим советам. В уединении своем не знал я, что слух о моем раскаянии распространился, и известился о том токмо чрез посещения многих, приходивших слушать мои наставления о выполнении долга по закону. Сие приобрело мне название шейха; и с того времени почитали меня человеком чрезвычайным, который мог, отрешась от всех прибыточных приманок, как то воровства и грабежа, единых добродетелей наших народов, которых я убеждал их оставить и иметь в презрение таковое ремесло.
Наконец, поелику каждое мое слово было выслушано с жадностью, и каждые уста разсказывали об оном различно по своему уму, по способности своего разума или в надежде, //
(Л. 11)
чтобы отличится, о чем слух обо мне разсеяли повсюду, так что мне у отдаленных народов дали титул пророка.
Из кавказских жителей Оар-Хан и Ахмет-Бей[8] прислали ко мне поздравлять и желать мне всякого сщастия; то же самое делал и один лесгинский (нрзб.), и каждый из них желал слушать поучения закона. Мне приносили подарки деньгами, овцами, яйцами, быками, лошадьми, хлебом и плодами. Но не имея при умеренной своей жизни большой в том надобности, я немедленно раздавал все получаемое; и таким образом питал я бедных и последователей закона божия, которые со своей стороны наставляли народ, не знающий доныне ни повиновения, ни порядка, ни человечества. По прошествии некоторого времени Ахмет-Бей пожелал со мною свести знакомство. Ты для меня нужен, говорил он мне, я имею надобность в наставлении, каким //
(Л. 12)
бы образом наблюдать мне в полной силе закон для своего спасения. Я остался у него несколько дней, не говоря и не слыша ничего ни о войне, ни о войсках, ни о набегах, наконец, ни с чем, что бы можно было поставить в вину. Доволен будучи, что могу направить сему кающемуся путь ко спасению, я возвратился так, как и пришел, и, продолжая образ жизни бедного человека, я размышлял о блаженстве обоих миров, я проповедовал спасение моим братиям и каждому, желавшему внимать истине. В то время получил я посольство двух сыновей Миссоста Гедогшугле и Бекмирзая[9]. Гедогшугле, выслушав несколько нравственных уроков, ушел от меня на другой день, но Бекмирза остался пять или шесть дней до возвращения. С тех пор не слыхал и не видал я никого из Кабарды и никакого черкеса, да я никого из сего народа и не знаю, кроме двух сыновей Миссоста. Между тем, //
