Евгений Весник - Дарю, что помню
– Я буду говорить, как в Москве.
– Ну так шо это за Бендер? Барахло! Пошли, ребята.
На спектакле «Клоп» я сломал ногу. К счастью, это было уже почти в финале. Еле-еле произнес две последние реплики, и меня увезли в больницу. Осматривал главный хирург города.
– Шо у вас?
– Я ногу сломал.
– Где?
– В театре.
– Шо вы там делали?
– Я артист, играл Присыпкина в «Клопе» Маяковского.
– Где же вы сломали ее? На сцене?
– Нет, я бежал из зала на сцену, и вот на лесенке…
– Вы артист? – перебил хирург.
– Да.
– Артисты на сцене играют, а не по залу бегают!
– Я должен был идти со сцены в зрительный зал, а затем бежать из зала на сцену. И вот ногой попал…
– Зачем же вы бегали туда-сюда?
– Так было нужно по замыслу режиссера.
– Понима-аю! Вы что… его рабы?
Через неделю меня пристроили на излечение в дом отдыха, где я пробыл почти месяц. И каждое утро в течение всех этих дней мне приносили плетеную корзиночку, в которой лежали две бутылки пива и шесть раков, иногда еще теплых. Кто проявляет обо мне такую заботу, не мог выяснить, пока не встал на ноги и не доковылял до сторожа у ворот. Тот долго не хотел мне ничего говорить, но в конце концов признался:
– Пойми меня правильно, я не могу назвать их фамилии, но скажу, кто они. Они воры и биндюжники с одесского рынка.
– Как? За что?
– За то, шо вы сыграли Остапа Бендера. Нашего Остапа.
Около рынка меня останавливает человек, похожий на грузчика.
– Слушай, это ты Бендера играл в оперном театре?
– Я.
– Стой, падла, на месте! Ни шагу!
Ничего не понимаю, испуганный стою. Человек куда-то убегает, через минуту возвращается и вручает мне грязного карточного валета.
– На тебе талисман. Шоб ты бил счастливым на всю жизень.
Карта у меня. Боюсь выкинуть.
Играем спектакль «Золотой теленок». Нас поразила странная реакция зрительного зала: особым успехом пользовались тексты, которые обычно принимались хоть и с пониманием остроты, но без того восторга, который был в этот вечер. К примеру, Бендер, которого я играл, говорил Балаганову:
– Шура, у меня за последнее время возникли серьезные разногласия с Советской властью: она хочет строить социализм, а я не хочу.
В зале – дружный хохот, аплодисменты. Дальше – больше! Обращаюсь к Корейко, которого играл Анатолий Папанов:
– Вам снятся страшные сны, но вы же знаете причину этих снов! А причина кроется в самом существовании Советской власти. Сейчас я ее ликвидировать не могу, у меня нет времени, пойдемте в вагон-ресторан.
Буря восторгов, шквал аплодисментов.
После спектакля местный полковник милиции объяснил. Оказывается, на этот спектакль все билеты скупили воры, спекулянты и прочая криминальная публика: посмотреть на «родного» Остапа.
После спектакля ночью мы, несколько артистов театра, решили выкупаться в море. У нас был пропуск на какой-то ведомственный пляж. Дежурный сразу понял, с кем имеет дело, и пропустил, несмотря на позднее время. Искупались, освежились, довольные, благодарим дежурного. Разговорились.
– Какой ты, отец, счастливый человек! Живешь в таком прекрасном городе, море – каждый день! А мы, москвичи, дохнем от нашего ужасного воздуха: пыль, чад.
– О-о, – нерадостно машет рукой дежурный. – Вы же не знаете, шо такое била Одесса до войны. Это бил не город, это била симфония. Ансамбель! Ме-ло-дия! А шо сейчас осталось? Одна интонация!
В очередной раз приехал в Одессу. Схожу с поезда, беру такси, еду в гостиницу. Город изменился, не похорошел. Обращаюсь к водителю:
– Как же вы запустили город! Одесситы… Никакой гордости нет. Вон забор развалился, дома некрашеные, грязные, дороги плохие. Прямо стыдно за вас!
Шофер резко разворачивает машину, возвращается к вокзалу и бросает в раздражении:
– Билеты на Москву круглосуточно!
Одесская гостиница «Центральная». Стучат. Вошла горничная:
– В вашем номере была мраморная пепельница! Где она?
Я сижу за письменным столом:
– У меня в номере не было мраморной пепельницы. Была металлическая. Была и есть. Вот она.
– Не надо из меня делать недоразвитую. В вашем номере была мраморная пепельница. Где она?
– Сколько она стоит?
– Четыре рубля пятьдесят две копейки.
– Вот вам пять рублей. Возьмите и оставьте меня в покое. Мне надо работать. Времени в обрез.
Горничная прячет деньги почему-то в бюстгальтер. Выходя из номера, сама себе прошептала:
– А шо ви думаете, может быть, ее и не было?
Зубной врач, женщина – рассуждает, не прекращая сверлить мне зуб:
– Ви не в курсе? Говорят, Ротару сильно болела, пропустила много заработков, так теперь за нее налоги платит Пугачева? Неужели Аллочка такая добрая? Мне бы такую подругу!
* * *Наши коллеги по плаванию – круизмены и круиздамы – присудили нашему столику победный приз – фигурку Швейка. Уговорили до прибытия в Ялту провести мой творческий сольный вечер. Конечно, согласился.
10 апреля. Три звонка. Шумная компания «круизентов» занимает места в большом музыкальном салоне. Мест, конечно же, не хватило. Радиослужба наладила трансляцию вечера по каютам, так что обиженных не было.
Я начал свое выступление словами Сенеки: «Жизнь как пьеса в театре: важно не то, сколько она длится, а насколько хорошо сыграна». Сказал, что каждому Богом и судьбой уготована определенная роль в многосерийном, вернее, в многоактовом спектакле – «жизнь».
Артисты отличаются от всех других человеков в основном тем, что хотят сыграть в нем не только самого себя, но побольше ролей и других людей, побывать в их душе и теле, пережить их надежды и разочарования, успехи и печали. И чем разнообразнее эти создания артиста, чем богаче палитра образов, чем смелее оперирует он средствами высшего назначения артистической профессии – средствами перевоплощения (и психологического, и физического) – тем выше его класс, тем ближе он к качеству идеального артиста – того, который ни разу не повторится в своих созданиях. Не повторяться! Это возможно лишь при наличии повышенной наблюдательности.
Например, у каждого читавшего Чехова – свое о нем впечатление. Но стоит посетить его ялтинский домик, заглянуть в неуютную спальню (жена, Ольга Леонардовна Книппер, была преимущественно женой «гастрольной», появлялась здесь наездами), ощутить одиночество гениального, тяжело больного, «смешного» писателя, прочесть посвященные ему строчки из горьковского рассказа-очерка «Люди наедине с собой» (о том, как Антон Павлович, сидя на скамеечке в своем чудесном садике-дворике, долго пытался поймать шляпой солнечный зайчик, падавший ему на ногу сквозь листву большого куста, прозванного «тещиным языком», – листочки были с шипами – и надеть этот зайчик на голову вместе со шляпой), – и прежние впечатления о Чехове-авторе меняются: начинаешь ощущать печаль или даже трагедию в его судьбе. Парадоксальность поверхностных и углубленных впечатлений создают более выпуклый образ – человека.
