Павел Басинский - Горький
Отзыв Толстого больно задел Андреева. Он писал критику А. А. Измайлову: «Читали, конечно, как обругал меня Толстой за „Бездну“? Напрасно это он — „Бездна“ родная дочь его „Крейцеровой сонаты“, хоть и побочная».
Между «Бездной» и «Крейцеровой сонатой» действительно просматривается связь. Инстинкт половой любви как разрушающее начало в человеке. Однако Толстой в своем рассказе расставлял точки над «i», осуждая с позиции христианства эту всепоглощающую человека страсть, а Андреев только провоцировал обсуждение вопроса: насколько человек — это человек и в какой степени человек — это животное?
Вообще в истории с «Бездной» обнаружился провокаторский талант Андреева. Задумав ответить критике, Андреев хотел написать то ли рассказ, то ли статью под названием «Антибездна». Вместо этого 6 марта 1903 года в «Курьере» появилось сочиненное самим Андреевым письмо Немовецкого, то есть выдуманный герой стал реальным лицом.
Письмо было большое, но оно заслуживает того, чтобы привести его полностью, так как это, во-первых, интереснейший исторический документ, а во-вторых, едва ли не первый случай литературной провокации подобного рода.
«Милостивый государь г. Редактор!
Прежде всего позвольте сказать, кто я. Я — герой „Бездны“… Да, да, герой той самой „Бездны“, которую написал Леонид Андреев, — студент-техник Немовецкий. И всё, что написал про меня Леонид Андреев, действительно было, хотя и не так, как он это написал. Я давно начал писать письмо вам о том, что вы прочтете ниже, но затем бросил. Подумал: к чему писать? Того, что написал Леонид Андреев, не то что не уничтожишь пером, а не вырубишь и топором. Да и не один Леонид Андреев обо мне писал. Поносили меня и Буренин[19], и все кому не лень. Даже приличнейший г. Скабичевский[20] и тот облил меня грязью и объявил, что я представитель той лжеинтеллигенции, которая только на словах что-то проповедует, а на деле оказывается отребьем человеческого рода.
Затем все это как-то затихло, а теперь опять… Нет. Это уж слишком… Я не могу допустить, чтобы это так продолжалось, и объявляю во всеуслышание, что никогда не был повинен в том, в чем меня обвиняет Л. Андреев. Никогда… Я повинен кое в чем, может быть, гораздо худшем, гораздо более гнусном, но не в том.
Теперь расскажу, как все было, расскажу все без утайки.
Сначала, действительно, все было, как описывает Леонид Андреев. Если же и было не совсем так, то у Леонида Андреева оно описано с такой яркостью и силой, что я и сам теперь уже не могу себе представить, чтобы это было как-нибудь иначе. Да, все это так и было. Зиночка бросилась бежать. Вслед за ней кинулись эти проклятые бродяги, а на меня набросился один из них, и через несколько мгновений я, избитый, полетел в овраг. В безумном страхе я искал ее и, неожиданно, наткнулся на ее тело. Я упал подле нее на колени и целовал ей руки, дул ей в лицо, тормошил ее и всячески старался привести в сознание. Я понимал, какому ужасному поруганию подвергли ее, и это сознание, как будто, рождало боль в моей душе. Но все это тонуло в каком-то отчаянии и страхе, что она не проснется, что она умирает. Сердце мое билось, и в мучительной тревоге мысли мои путались в какой-то пестрый хаос. Наконец она глубоко вздохнула и открыла глаза. О счастье, о радость! Она жива и будет жить. И, забыв все на свете, я целовал ее руки и чувствовал, как на них из моих глаз скатывались слеза за слезой. И я поднял ее и помог ей встать. Разорванное платье обнажало ее плечи и грудь, и я старался прикрыть их, насколько возможно. Она, очевидно, еще не вполне пришла в себя и как-то странно озиралась, даже не замечая своего разорванного платья и наготы своих плеч. И вдруг она все вспомнила и поняла… Глаза ее широко раскрылись, из груди ее вырвался стон и, закрывая свою обнаженную грудь трясущимися руками, она с глухим рыданием прильнула ко мне и, точно ища защиты, спрятала свое лицо на моей груди. И вдруг я тоже все понял, понял уже не только своим умом, не только сознанием, но и всем сердцем, всем своим существом…
И тут-то свершился ужас, который гораздо страшнее всего, описанного Леонидом Андреевым. Я знал головой, что она, Зина, которую я любил, как мне казалось, больше жизни, — я знал, что она страдает и ждет от меня опоры, зашиты и утешения. Я знал, что в этот момент я нужен ей, как никогда, и я хотел приласкать ее, пригреть, успокоить и ободрить, и вместо всего этого я чувствовал, как холод какого-то омерзения широкой волной накатывается на меня и леденит мое сердце. Она сделалась мне физически противной, отвратительной и совершенно чужой. Невольно я сделал движение, чтобы оттолкнуть ее, и, когда при этом рука моя коснулась ее обнаженного плеча, я почувствовал, что это тело не просто холодно, а покрыто какой-то омерзительной холодной слизью. И я оттолкнул ее.
С тех пор мы больше не виделись. Я слышал, что она была долго и тяжело больна, но к ней я не пошел.
Я знаю, что тогда заговорил во мне не человек, а зверь. От этого сознания в душе моей живет ненависть к самому себе. И все-таки она, Зина, которую я так любил даже за полчаса до всего, что совершилось, стала для меня чужой, жалкой, ненужной и даже физически противной…
Я вовсе не хочу оправдываться. Я думаю, что все, содеянное мной, много даже хуже того, что мне приписал г. Леонид Андреев. Если бы я совершил гнусность, которую он мне приписал, это был бы редкий и даже исключительный случай. Это было бы какое-то минутное затемнение рассудка животной страстью и только. То же, что совершилось со мной, именно потому и страшно, что оно не чуждо никому. С большей половиной человеческого рода произошло бы наверное то же. Разве не ревнуем мы наших жен ко всем их прежним увлечениям, и разве примиритесь вы хоть когда-нибудь с фактом, если узнаете, что ваша сияющая невинной чистотой невеста когда-то любила и принадлежала другому? Разве это воспоминание не будет отравлять вам каждой минуты восторга, который вы будете переживать вновь с ней? И, любя ее, разве не будете вы ее в то же самое время презирать и ненавидеть?..
А если ваша невеста подвергнется тому же, чему подверглась Зина, разве вы так, без колебаний, женитесь на ней?..
Все мы — звери и даже хуже, чем звери, потому что те, по крайней мере, искренни и просты, а мы вечно хотим и себя и еще кого-то обмануть, что все звериное нам чуждо. Мы хуже, чем звери… мы подлые звери…
Вот все, что я хотел сказать в свое оправдание, а может быть, и обвинение…»
Мистификация Андреева нашла отклик. В газете «Одесские новости» появилось подражание в виде письма пострадавшей от босяков и студента Немовецкого Зиночки. Поскольку в «Одесских новостях» Зина носила фамилию Немовецкая, читатель должен был сделать вывод, что студент-техник все-таки женился на изнасилованной гимназистке и таким образом вся история закончилась «хеппи-эндом». Автором этой мистификации был журналист В. Жаботинский. Когда рассказ «Бездна» выходил отдельной книгой в Берлине в 1903 году, он был дополнен этими двумя ложными письмами и письмом С. А. Толстой.
