Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти
Ко мне подходит мой сосед по этажу писатель Георгий Николаевич Мунблит. С ним и с его симпатичной женой Ниной Николаевной мы изредка проводим вечер в их или в моей комнате за бутылкой вина. Мунблиту восемьдесят пять, он глуховат, сух как кузнечик, жизнелюбив, остроумен, любит рассказывать о том, как в молодости дружил с Зощенко, с Олешей, с Ильфом и Петровым. После смерти Ильфа он некоторое время работал в соавторстве с Петровым, вместе они написали сценарий знаменитой в свое время кинокомедии «Антон Иванович сердится». Теперь он пишет книгу воспоминаний и подрабатывает к пенсии внутренними рецензиями для издательства «Советский писатель». Написал положительную рецензию на мою последнюю рукопись, а я только тут об этом узнала.
Мунблит уходит в тенек, под тент, а я вхожу в море и плыву в сторону от пляжа, к молчаливым соснам. Такое чувство, что я тут, в Пицунде, отмокаю от большой усталости. Хочется долго плыть, а потом стоять на теплом песке и смотреть на море, где блестит, уходя к горизонту, солнечная дорожка. Или гулять одной по узким аллеям парка. Здесь разрослись кактусы, ушастые как Микки-Маусы, в розовых бутонах, покрывающих их небритую мясистую плоть, как чирьи бандитскую рожу. Некорректное сравнение, но, правда, чем-то похоже. Раскрывшиеся бутоны, днем желтые, а вечером — розовые, напоминают то ли болотную купальницу, то ли садовую лилию (ну, это уж совсем убожество — сравнивать цветок с цветком. Все равно, что рифмовать клозет с ватерклозетом. Да уж ладно, на отдыхе сойдет).
На пирсе продают горячие хачапури, сок и кофе по-восточному. Отдыхающие сидят в купальниках и плавках на серых круглых чурбаках, которые когда-то были стволом прекрасной сосны с длинными иглами. В желтом пластмассовом шифере, образующем над пирсом волнистую крышу, по углам лепятся ласточкины гнезда. Ласточки черными стрелами влетают и вылетают, а из гнезд доносится многоголосый писк.
Вечернее солнце не печет, только греет. Никто не купается. На берегу стоят две очень толстые писательницы в ярких купальниках и бросают вверх кусочки хлеба, подхватываемые на лету стаей чаек.
…Или чайкой, упруго опираясь о воздух.
Сон растаял как облачко, осталось только ощущение глубокого, теплого, уютного внутреннего покоя и тишины. Попыталась вспомнить, что же такое мне снилось, но так и не вспомнила.
Пора было возвращаться на кухню, помогать Фае готовить ужин.
Вечером был пир на берегу реки в честь благополучного завершения каротажа скважины. Расстелили на траве брезентовый навес. На нем — гора мелких полосатых арбузов, гора крупных желтых помидоров (местный сорт), миски с дымящейся картошкой, ведро густой, жирной ухи, малосольные огурцы, миски со сливочным маслом и пирамиды из оренбургского хлеба, невероятно душистого, вкусного и свежего. Ну и, конечно, водка. Пять бутылок оренбургской 50-градусной.
Витя произнес короткое напутствие:
— Ребята! Прошу вас не объедаться арбузами, они незрелые, и у вас заболят животы. Это во-первых. А во-вторых — поздравляю вас с окончанием сейсмо-каротажа и желаю хорошо отметить, только без хулиганства. Завтра с утра складываемся и часам к двенадцати выезжаем в Туймазу, а оттуда — в Шкапово, на новое место работы.
Все закричали «Ура!» и стали есть и пить.
Кроме Вити. Он ушел в палатку и лег. У него раскалывалась голова и мучила изжога — постоянная злая спутница многих лет его жизни.
Он был отнюдь не таким крепким, каким казался.
Витя
Поэзия с юности бередила его душу, мучительно требовала выхода и с годами все больше затмевала геофизику. Он упрямо шел своей потаенной тропинкой в своем поэтическом мире.
Когда и шаги твои в мире глухи,
И видимость цели почти нулевая,
На почве чего возникают стихи,
Под солнцем идеи какой созревают?
Зачем за собою стараясь увлечь,
Сама для себя и любовь, и награда,
Умно, но надуманно движется речь,
Как будто и вовсе ей почвы не надо?
Чьей волей такая словесная вязь,
Правдивость которой берется на веру,
Приходит, опорой другим становясь,
Живет, создавая свою атмосферу?
Признаюсь, к его увлечению стихотворством я долгое время относилась не то, что с предвзятостью, но — без восторга. Муж-геолог — это звучало, а муж-поэт вызывало вполне понятные ассоциации. Был уже один, хватит. Лучше бы продолжал совершенствоваться в геофизике, шел бы вверх по служебной лестнице, защитил кандидатскую, докторскую.
Но не геофизика была его призванием, а поиск истины, спрятанной в слове, в чувстве, в увиденной детали.
Вдруг приходила мысль, и, пораженный ею,
Я брался за перо. Бывал момент иной,
Когда казалось мне, что я стихом владею,
Но в основном не я — они владели мной.
Все ж были у меня счастливые мгновенья,
Короткие часы в обычнейшей судьбе,
Когда меня несли те крылья вдохновенья,
Которые тащил я на себе.
И хоть от тех часов навару было мало,
Не знаю, как бы я существовал,
Когда бы в трудный миг мне сил не придавало
Все то, чему я силы отдавал.
Он любил свой коллектив, и его любили и ценили. Он долго не решался порвать с геофизикой, его держал груз ответственности перед семьей. И решился лишь, когда в издательстве «Советский писатель» вышел его первый сборник стихов «Не свод небес». Но это случилось только в 1993 году и совпало с его выходом на пенсию.
Жизнь течет, простором вея,
И пока я, с простоты
Быть желая чуть над нею,
Наводил свои мосты,
Годы шли в свои пределы,
Как большие корабли…
И мосты как будто целы —
Только под воду ушли.
Он поэт по настрою души, по чувству языка. Ищет образ, мысль, рифму, и когда находит, и возникает стихотворение — испытывает счастье творца. Его можно назвать счастливым человеком, потому что любовь его к поэзии пожизненна и взаимна.
Когда-то он написал:
О, поэт, одинокий воитель.
Как ни мучай себя, ни трави,
Зачерпнешь из текущих событий
И разбавишь невзгоды свои.
Ты ничем никому не обязан.
Не ищи и от жизни щедрот.
Но в нее окунешься и сразу
Жизнь подхватит тебя, понесет.
И не важно, куда и откуда.
Суть не в том, и не в том интерес.
Мы живем ожиданием чуда
Посреди каждодневных чудес.
Такой он и есть до сих пор — одинокий воитель посреди каждодневных чудес — рассеянно-сосредоточенный, углубленный в свою поэзию Дон Кихот, наивный, открытый, прямой, упрямый, не способный ко лжи, равнодушный к наживе, всегда готовый прийти на помощь слабому, близко к сердцу принимающий всё доброе и дурное.
