Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом
Весной стали поговаривать о том, что в июне предполагается празднование двадцатипятилетия «Аквариума». Что под этим подразумевал Боб, я не знал. Мы с ним не виделись, и я так и не получил от него никакого приглашения. Ко мне пришли Лёша Ипатовцев и Владик Бачуров на предмет интервью, и от них я узнал, что Боб предполагал собрать «классический» «Аквариум». Я не знал, как к этому отнестись. Если бы юбилей пришелся на годы существования «TaMtAm»'а, я твердо знаю, что отказался бы. Но клуба больше не было, а после смерти Эдика образовалась пустота. Я знал, что я раз и навсегда покончил с независимой музыкой. Меня больше ничего не интересовало. Меня не интересовало, что станет с другими музыкантами группы «Химера». Не интересовало, что станет с другим группами. Я чувствовал, что свою функцию на этом поприще я выполнил до конца. Я мог распоряжаться своим прошлым по своему усмотрению и в итоге мог согласиться принять участие в помпезных концертах. Ещё за несколько месяцев до этого Боб обмолвился, что хотел бы записать несколько песен из далекого прошлого. Но потом вероятно передумал и сыграл их с другими людьми. Безусловно группа, с которой он играл в это время, была прекрасной, и они мастерски сыграли и записали этот альбом, но в нём был только один лишний элемент. Боб не заметил, что ещё один раз лишил нас нашего прошлого. Сейчас в процессе написания этих воспоминаний я, пожалуй, впервые за много лет переслушиваю альбомы этой группы. И это один из немногих альбомов, который я могу слушать почти до конца. Я слышу усталый голос Боба, который поет песни нашей юности, и меня охватывает ностальгия, которая граничит с сожалением о том, что это прошлое нас свело. Парадоксально, что скоро и этих прекрасных музыкантов постигнет та же участь. Между нами нет никакой разницы. Наверное это и послужило побудительным мотивом к тому, чтобы попытаться изложить это на бумаге и таким образом сбросить.
Репетиции к юбилею двадцатипятилетней творческой деятельности Боба начались в его студии на Пушкинской, 10, в которой я ни разу до этого не был. Мне было интересно наблюдать за Бобом. Казалось, что он нисколько не включает эмоциональный уровень. Вчера были одни музыканты, сегодня другие, завтра снова будут те же или ещё другие. Он поет свои песни. Эти песни больше не являются нашими песнями. Не имеет никакого значения, кто их играет. Может быть даже не имеет значения, кто их поет? В процессе репетиций с «Вермишелью» я достаточно хорошо разыгрался и находился в рабочей форме. И после двух-трех репетиций на точке, где было понятно, что в принципе все всё помнят, было объявлено, что за неделю до концертов будут репетиции на аппарате. Я решил специально подготовиться к этим концертам и заказал Лёше Михееву сделать татуировочку на моем многострадальном гринчелло. Мне хотелось, чтобы мой инструмент носил признаки того, с чем было связано моё недавнее прошлое, и Лёша покрыл его причудливым узором в стиле «TaMtAm».
На этот концерт собрался странный состав, в котором группа никогда не существовала. Из музыкантов той эпохи не было Рюши и Титовича, который сейчас невыездной. Вот бы в пору на бас-гитаре играть Файнштейну, но речь об этом даже не зашла, и на басу играл Володя Кудрявцев из последнего состава. Приехал Женя Губерман из Голландии, и мы все встретились на сцене ДК Железнодорожников. За те годы, что мы не играли вместе, каждый из нас приобрел разный опыт. Я тоже экспериментировал со звуком и представлял себе, какого именно звука виолончели хочу добиться на этих концертах. Я сообщил директору Боба Стасу Гагаринову, что мне нужен персональный усилитель. Группа уже давно вышла на такой уровень, когда составляется технический райдер и компания, организующая концерт, обеспечивает группу аппаратурой, согласно райдеру. Но почему-то на репетиции этого усилителя для меня не оказалось. Мне пришлось включиться в линию и слушать себя через мониторы, для чего надо было найти подходящую точку, чтобы было себя слышно и не было фидбэка. Я тщетно настаивал на том, что имею право требовать выполнения условий. Звукорежиссер Олег Гончаров ходил и слушал, как все звучит на сцене. Он подходил и спрашивал: «Как, в кайф?» В конечном счете я кое-как приспособился. Я думал, что и ему не безразлично, как я себя слышу и по наивности думал, что и он хочет меня услышать, коль скоро ему предстоит рулить концерт. Но на практике оказалось совсем по-другому.
В день отъезда в Москву, где должен был состояться первый концерт, я поехал на Восстания покормить мать. Когда я приехал, то застал её лежащей на полу с разбитой головой. На кухне пьянствовала компания друзей Алексея, сам он спал. Я не знаю упала ли она сама, или её ударил тот человек, которого я почему-то ещё называл своим братом? Я собрал в узел основные пожитки матери и отвез её на Орбели. Тот человек этого даже не заметил. Слава Богу, рана оказалась просто ссадиной. Лена осталась ухаживать за мамой, и я спокойно уехал в Москву.
Когда мы приехали на саундчек в Лужники, то я к вящему неудовольствию обнаружил, что пресловутый усилитель мне заказан не был. Я тщетно пытался выяснить это у Стаса. Он не дал мне никакого вразумительного ответа, поскольку такого быть просто не может. Апеллировать к Бобу было бессмысленно. Ему по-прежнему было всё равно. Мое место было прямо пред Сашей Ляпиным, за спиной которого стоял стоваттный «Marshall» с двумя кабинетами. Он расчищал перед собой пространство для того, чтобы ему было удобно двигаться. Как ни крути, я оказывался у него под ногами. И где бы я ни сидел, я насквозь простреливался его комбиком. Мне же пришлось довольствоваться одним монитором, через который я почти себя не слышал. На репетицию пришли «маркшейдера», которые уже долго обитали в Москве. Они пришли днем, потому что вечером у них самих был концерт в каком-то клубе. После саундчека они подошли ко мне и сказали, что виолончели в зале нет как класса. Я пытался добиться от Олега комментариев, он сказал, что все будет нормально. То же самое произошло и с микрофонами. Мы с Дюшей, по давней привычке, должны были подпевать Бобу. Но этого почему-то не было слышно. Вероятно это можно списать на то, что у меня слабый голос. Но когда в песне про «Двух трактористов», я подходил к Бориному микрофону и пел один, а второй запев мы пели вдвоём в один микрофон, мой голос звучал в два раза громче его. Это была какая-то глупость. Вероятно, за годы обслуживания группы звукорежиссер привык к лакейской роли, чтобы в первую очередь ублажать звезду. После концерта ко мне подошли Ильховский с Нехорошевым и сказали, что, дескать, приятно было посмотреть на нас в старом составе, но вот виолончели почему-то так и не было слышно.
