Людмила Зыкина - Течёт моя Волга…
У него было все: богатство, слава, успех. Не было лишь самого главного — воздуха родины и друзей, открывших ему тайны красоты и гармонии музыкального мира. Правда, в эмиграции Ростропович с присущей ему энергией делал все возможное и невозможное, чтобы ощущать себя не совсем оторванным от родной земли. В Финляндии, в местечке Лаппенранта, всего в двадцати километрах от границы с Россией, недалеко от Санкт-Петербурга, он купил половину дома — поближе к родине.
Природа севера штата Нью-Йорк напомнила Ростроповичу его родное Подмосковье, и он построил дом в русском стиле возле небольшой русской церквушки. Жилище свое музыкант обставил русской мебелью, а стены украсил картинами русских художников — Репина, Шишкина, Рокотова, Венецианова, Левицкого, «чтобы пахло Русью, как свежим хлебом». Где бы ни гастролировал артист, всюду он старался найти произведения российского искусства, понимая, как важно сохранение истоков. Ростропович никогда и ни перед кем не скрывал, что его всегда тянуло в Россию. Вдали от родины и рядом с ней, на разных материках и меридианах он всегда представлял русский народ и его искусство.
Творя за границей, Ростропович был несказанно удивлен, когда в канун 1992 года его удостоили звания лауреата Государственной премии России за 1991 год — «за концертные программы последних лет», основу которых составили произведения русских композиторов — Чайковского, Скрябина, Прокофьева, Шостаковича, Щедрина… Не рассчитывал артист на подобную оценку, как не рассчитывал увидеть родное Подмосковье при жизни.
Но история непредсказуема, как непредсказуем и Ростропович. Я до сих пор не могу понять, почему он отмечал свой семидесятилетний юбилей во Франции, а не в России, взрастившей, воспитавшей его, сделавшей великим музыкантом. Артист укатил в Париж, словно столицу Франции вот-вот закроют и он не успеет принять все положенные почести. Возможно, я сгущаю краски и чего-то не знаю, но вряд ли я одна так думаю, хотя всегда была и остаюсь почитательницей могучего таланта своего неуемного современника.
Владимир АтлантовВладимира Атлантова я впервые встретила в октябре 1967 года в Киеве на проходившей там декаде русской литературы и искусства. Только что принятый солистом в труппу Большого театра, Атлантов покорил публику в партии Хозе. Никогда прежде я не встречала тенора такой красоты, выразительности, мощи и экспрессии. «Ему присущи качества одновременно итальянского и славянского тенора, в нем есть и мужественность, и нежный тембр, и удивительная гибкость», — заметил Иннокентий Смоктуновский, входивший в состав нашей делегации и бывший на спектакле в местном театре.
— Моя любимая роль не Хозе, а Герман в «Пиковой даме», — утверждал артист, когда мы всей компанией возвращались в Москву.
Я знала, что партия Германа очень сложна и не имеет аналогов в оперной классике. И когда в начале следующего года я увидела в афише Большого театра название этой оперы и знакомые имена — В. Атлантов и Т. Милашкина, — бросила все дела и отправилась на спектакль. Герой Атлантова выглядел красивым, честолюбивым, темпераментным. Он искренне и горячо любил Лизу, был чист и непосредствен в своем чувстве. Бельканто певца было также согрето редчайшим обаянием.
С тех пор я внимательно следила за творческими успехами артиста. Мы довольно часто встречались с ним на концертных площадках Москвы, всевозможных декадах культуры, фестивалях музыки, Днях Москвы в бывших соцстранах. Помню, в 1978 году в Софии певец (в компании с Е. Нестеренко, Т. Милашкиной) буквально потряс всех красотой и силой голоса, широтой диапазона, его беспредельностью. Так было в Париже, Лондоне, Вене, Стокгольме, Мюнхене, Милане, Токио — всюду, где довелось петь артисту, будь то знаменитые оперные сцены или не менее известные концертные залы крупнейших городов мира.
Природа действительно очень щедро одарила певца. У него не драматический, как многие считают, а скорее героический тенор, голос, как известно, чрезвычайно редкий, появляющийся, быть может, в несколько десятилетий только раз. К тому же Атлантов музыкален, обладает незаурядными актерскими способностями, и пришедшая слава, всеобщее признание вполне закономерны.
Он родился в семье певцов. Отец, А. П. Атлантов, обладатель красивого и сильного баса, многие годы был ведущим певцом Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова. Мать, заслуженная артистка России М. А. Елизарова, обладательница удивительной красоты лирического сопрано, выступала на сцене Ленинградского Малого оперного театра.
Война началась, когда ему минуло два года. Семья оставалась в блокадном Ленинграде. Голодали. Ребенка, укутав пледом, возили на санках в театр комедии, где тогда пела мать.
Семи лет Володю отдали учиться в школу при Ленинградской академической капелле. Голоса у него тогда никто не обнаруживал, просто решили дать ему общее музыкальное образование. И это было лучшее, что можно было бы желать будущему певцу. Обучение не ограничивалось игрой на одном инструменте. Он играл на скрипке, фортепиано, виолончели, занимался сольфеджио, гармонией, слушал концерты. Поступил в консерваторию на дирижерско-хоровой факультет, чтобы стать дирижером хора. Там же Атлантов впервые познакомился с основами актерского искусства.
В семнадцать лет он получил диплом дирижера-хоровика, а затем выдержал вступительные экзамены в консерваторию и был принят на вокальный факультет.
Через год Театр оперы и балета имени Кирова набирал группу стажеров. Кто в консерватории не мечтал о таком начале оперной карьеры? Атлантов, ни с кем не советуясь, решил попытать счастья. Ему поручили партию Синодала в «Демоне». Был назначен спектакль, и за несколько дней до этого — единственная оркестровая и сценическая репетиция. Огромная сцена, огромный пустой зал, оркестр, с которым Атлантов еще никогда не пел. Будущий именитый певец растерялся. Ошибся один раз, второй, третий… Сделал непривычную для партнера мизансцену, сбил его, сбился сам. Тщетной оказалась помощь опытного, повидавшего многое на своем веку суфлера. «В паузе, — рассказывал Атлантов, — я наклонился к его будке и очень вежливо, как бы извиняясь, спросил:
— Простите, вы, кажется, все время хотите мне что-то сказать?
— Я вам подаю ваши реплики, — отрезал суфлер.
— Благодарю вас, я знаю роль наизусть, — едва пролепетал я.
В оркестре засмеялись. Я не стал ждать решения своей судьбы и убежал из театра. Я по-настоящему тогда испугался. К тому же саблю мне дали гигантскую, папаху на шесть номеров больше, в костюме и гриме я был один — словом, мои партнеры выглядели как нормальные люди, а я — как чучело…»