Иван Киреевский - Том 3. Письма и дневники
Вот тебе, кажется, все наши новости, по крайней мере все, которые мог я припомнить. Прощай покуда. Да приезжай скорее присягать.
Обнимаю тебя.
Весь твой П. В. Киреевский.
21. Н. М. Языкову
16 ноября 1832 года
Москва
Письмо твое от 2 ноября я получил вчера, а сегодня, по счастью, случился почтовый день, пользуясь которым посылаю тебе твою тетрадь. Да плодится она, да умножится и возвеличится, да минует иудейского обрезания руками Цветаева[343], да обретет иного христианнейшего крестителя и да поспешит просиять в полном блеске и в полной славе! Одоевский говорил здесь, что словесное племя московское никогда не должно оставлять на своих детях увечья, наложенного руками здешних цензоров, что родители всегда должны их посылать на излечение в Петербург, в высшее проявление цензуры, что всякий на то имеет право и что почти всегда изувеченные возвратятся оттуда целы и невредимы.
Не воспользуешься ли ты этим советом?
А пуще всего, когда же ты к нам возвратишься? Когда ты в своем последнем письме говоришь, что ты в конце этого месяца выезжаешь, я никак не ожидал прочесть дальше — в Сызрань!! Без тебя здесь и скучно, и пусто, и недостаточно; и беспрестанно припоминаются стихи одного из наших великих поэтов:
И слишком многого не много
И многого недостает!
А кроме того и дела по Межевой канцелярии совсем остановились, и приехать тебе нужно будет скоро.
У нас здесь все, слава Богу, здоровы. А новости вот все, какие припомню; есть недавние известия от Жуковского: ему, слава Богу, лучше, и он собирается ехать в Италию. Неделю тому назад мы все были на свадьбе у Киреева, которого молодая жена так хороша, что ни пером не описать, ни языком не сказать. По литературной части совершено следующее: «Повести» Луганского[344] не только вышли, но уже и запрещены. Вышли сочинения Д. Давыдова и повесть «Андрей Безымянный[345]», которой еще я не читал, но которую многие приписывают Б-у[346]. Газета Пушкина будет, как говорят, выходить каждый день и величиной равняться с Journal des Débats. Полевой обещает продолжать «Библиотеку[347]» и сверх того написал уже новый роман «Суд божий», который уже и продал, как слышно, за 10000. Строев, говорят, готовится приступить к изданию грамот, им собранных. Максимович издает голоса малороссийские, положенные на музыку Алябьевым[348]. Полевой также объявил уже об издании «Русских песен»[349], у Венелина[350] готов 2-й том «Болгарских песен»…
Но пора кончить до другого раза.
Крепко тебя обнимаю и нетерпеливо жду. Все наши также.
Вечно твой П. Киреевский.
22. Н. М. Языкову
23 ноября 1832 года
Вот тебе, мой любезнейший, троестрочие: и потому оно, а не другое, что обширнейшее, что теперь уже одиннадцатый час, следовательно, почта торопит, а материи, которые тебе сообщить надлежит, испортятся, если их оставить до следующей середы.
Во-первых, поздравляю тебя с именинником.
Во-вторых, довожу до твоего сведения, что Фишер, во бусурманстве Готгельф, на русском православном языке называется Григорий Иванович.
В-третьих, объявляю, что в Москве появилось теперь радикальное, несомненное и саморешительнейшее лекарство против всякого рода зубных болей, многими из наших испробованное и на опыте подтвержденное. Оно называется «Парагвайский бальзам» и только ожидает твоего приезда сюда, чтобы навсегда тебя от зубной боли избавить и освободить.
В сумме крепко тебе жму руку и нетерпеливо тебя жду.
Весь и всегда твой П. Киреевский.
Если случится собирать стихи, то обрати внимание на «Стихи о Голубиной книге»[351].
23. Н. М. Языкову
30 ноября 1832 года
Москва
Посылаю тебе, мой вселюбезнейший, шубу медвежью, которую папенька вчера купил за 300 рублей монетами, а между тем пользуюсь благоприятным случаем, чтобы вслед за ней пустить и несколько строчек письменных.
Вслед за твоим письмом с деньгами мы получили еще другое, также из Корсуни от Валуева, в котором заключаются, между прочим, следующие слова, треснувшие нас всех как обухом по лбу: вскоре, может быть, я должен буду вас уведомить, что ваш хороший приятель Н. М. Языков хочет сделаться нашим деревенским жителем; не знаю, отчего произошла вдруг такая перемена?!!
Можешь вообразить, какое недоумение оставили в нас эти таинственные выражения, а особенно это таинственное «вскоре». Не знаем, радоваться ли и поздравлять тебя или грустить и печалиться?
С нетерпением ожидаю, чтобы ты нас вывел из этого мучительного лабиринта, в котором и зги не видно.
А между тем должен кончить, потому что иначе опоздаю. В другой раз больше. Покуда прощай, обнимаю тебя крепко-накрепко.
Весь нежно твой П. Киреевский.
24. Н. М. Языкову
10 января 1833 года
Москва
Хоть заочно, но крепко и костохрустно обнимаю тебя в знамение душевного поздравления с Новым годом, который я надеялся и встретить и еще надеюсь провести вместе с тобой, несмотря на твое загадочное молчание и упорную безответность в этом предмете! Да здравствуешь! Да высится, да красуется и да сияет твоя глава, как священные главы кремлевские, себе на честь, а нам на славу! Все наши также тебя поздравляют всем сердцем и всей душой. Мы все, слава Богу, встретили Новый год и здоровые, и веселые, но живо чувствовали твое отсутствие и совершили тебе торжественное возлияние, выплеснув на воздух часть заздравных бокалов.
Мудреный ты человек! Зачем ты так упрямо отделываешься фигурой умолчания ото всех вопросов о твоем возвращении? Покуда ты не написал, когда ты по крайней мере имеешь намерение возвратиться, поневоле берет соблазн опять спрашивать об том же.
Посылаю тебе твои стихи, которые до сих пор не выслал потому, что, по несчастью, к тебе ходит почта только один раз в неделю, и потому, опоздавши раз (что легко может случиться и теперь именно случилось), должно уже, как само собой разумеется, ждать целую неделю новой почты. Ящик с книгами и металлами я от Грефа получил и теперь остаюсь только в ожидании обещанного «Симбирского купца».
Нового у нас нет почти ничего, кроме слухов (впрочем, по несчастью, слишком достоверных) о тяжелой, невознаградимой потере Б[352]., который, как говорят, убит на славном Гимрийском приступе, где пал и Кази-Мулла.
