Василий Скоробогатов - Берзарин
Изложенная выше история показывает, с какими сложными коллизиями доводилось сталкиваться в жизни моим одногодкам.
Как-то утром, проходя мимо обломков Ю-88, я заметил играющих детишек. Они таскали клочья желтой обшивки. Двое мальчишек из кусков фюзеляжа сооружали шалаш. Девочки с худенькими личиками резвились со скакалками. Давно не стриженный голубоглазый паренек приметил, что за ним наблюдают. Оставив у обломков самолета свой трехколесный велосипед, он подошел ко мне с недоверием и любопытством. Рассеянно заморгал глазами. Засветились молочные зубки.
— Вас волен зи? — осмелился он задать вопрос. (Мол, что вы хотите?)
Я спросил мальчика, как его зовут. Он ответил:
— Ганс.
Мы несколько лет проклинали «фрицев», «гансов»… И вот вижу я милого мальчонку Ганса. Я желаю ему добра. За ним — будущее. Каково оно? Нашему полку выделили место для патрулирования — Берлинер-Груневальд. Как это замечательно. Врач мне советовал прогулки в лесу. Лесной воздух — лекарство от нервных болезней. Лес — праздничный. Могучие сосны золотились на солнце. И еще там шумели липы, каштаны…
Отправляясь сюда, мы знали, что лес имел хозяина. Хозяином здесь был высокопоставленный вельможа гитлеровского режима, а именно — Геббельс.
Наша штабная машина свернула с шоссе, некоторое время двигалась лесом. Шлагбаум. Здесь уже наши часовые. Справа и слева на высоких постаментах — бронзовые олени в натуральную величину. Дальше — снова заросли. Мы остановились перед белым фронтоном геббельсовской виллы.
Вилла сильно пострадала, наполовину разрушена. Левое крыло дворца уцелело, а справа — остатки колонн, рухнувшие пролеты мраморных лестниц.
Старшим среди нас, штабных офицеров, был начальник артиллерии майор Борис Толстов. Он предложил осмотреть озеро, которое раскинулось перед нами. Озеро Шляхтензее. Майор взял меня за руку и, показывая на озеро, воскликнул:
— Вон орудуют наши!
Толстов уже побывал здесь на рекогносцировке вместе с полковым инженером Сергеем Бирюковым, командиром саперного взвода Иваном Кононенко. Решили обследовать этот район, тут есть места заминированные. Я поинтересовался, обследована ли саперами вилла. Толстов еще сведений не имел. Этим и занимаются сейчас бойцы на озере.
В сотне метров от берега плыли две лодки с бойцами. Командиром на первой лодке сам Иван Кононенко. Он стоит, выпрямившись на корме, длинным шестом прощупывает дно. Солдаты вглядываются в толщу воды — не мелькнет ли что подозрительное. Время от времени саперы извлекают со дна всякую всячину: на берег выгружены неразорвавшаяся мина, моток проволоки, кусок якорной цепи…
На сегодня работу решили прекратить, чтобы продолжить ее на другой день.
Иван Кононенко показал нам строения, где будут временно жить саперы и стрелковые подразделения, выделенные для охраны территории геббельсовской дачи.
Саперы наловили еще до нашего прибытия рыбы и угостили нас вкусной ухой. К вечеру мы вернулись в свой штаб, доложили командиру полка о той работе, которую ведут саперы.
Во времена, когда мы сражались на Днестре, в газетах промелькнуло сообщение какого-то пресс-агентства о бомбардировке англичанами Берлина и, в частности, Груневальда. При этом якобы бомбы угодили в дачу Геббельса. Прочитав информацию, я не особенно поверил написанному. Знал, что газетчики могут и соврать. Газетная ложь называется «уткой»[74]. Побывав лично в лесу, увидев дачу Геббельса, я поверил той информации: видны и давние развалины, есть и свежие руины. Работала не авиация, а артиллерия. От развалин несло гарью и тлением.
В комнату ко мне постучали. Я отозвался. Вошел Борис Толстов. Он предложил завтра ехать на озеро Шляхтензее не автомашиной, а на мотоциклах. Я отказался. Беда с этими мотоциклами. Они сводят наших офицеров с ума. Четырех своих офицеров мы похоронили, а с десяток остались калеками. Я решил предложить командиру полка проект приказа, запрещающий офицерам полка пользоваться мотоциклами.
Полковник С. Г. Артемов приказ о мотоциклах подписал без особого энтузиазма. Мне сказал:
— Запретами, мой дорогой, мало чего добьемся. Есть потребность организовать курсы мотоциклистов и шоферов. Следовало бы при этом создать экзаменационную комиссию. Тогда бы мотоциклетная аварийность сократилась. Выехав на трассу на своем БМВ, я однажды, в плотном потоке машин, мчащихся с огромной скоростью, увидел обгоняющего всех нас американского мотоциклиста из МР — военной полиции. Негр вырвался вперед, лавируя среди всех видов транспорта на магистрали. При этом он, сидя в седле своего железного коня, курил сигару. Руль находился в одной руке. Вот это — класс езды!
Артемов сказал мне, что многие офицеры и сержанты, готовясь к демобилизации, хотят увезти с собой домой даже изношенные «цундаппы». Отличные машины. Они очень пригодились бы в российской глубинке, где царит бездорожье. В коляску можно погружать картошку, капусту, различную мелочь.
Сам Артемов, имеющий за плечами семь классов неполной средней школы и краткосрочные офицерские курсы, слетал в Москву, в академию. Собеседования не выдержал и теперь тоже живет с чемоданным настроением. И с начальником штаба полка майором Вениамином Маноцковым мы скоро тоже распрощаемся. Он лег в госпиталь. Обострилась стародавняя болезнь горла. Потерял способность есть, пить, даже разговаривал только шепотом. Так что мне обеспечена участь «врио» — временно исполняющего обязанности выбывшего из строя начальника. Меня эта перспектива совсем не обрадовала.
Перестрелки закончились. И во всю мощь заработали канцелярии, в том числе и военные. Командарм Берзарин распорядился, чтобы мы представили к правительственным наградам, орденам и медалям всех участников боевых действий на пути от Одера до Берлина и штурма Берлина. А это — многие сотни реляций. И каждая должна соответствовать статусу награды и форме. Работники штаба, его строевой части, трудились чуть ли не круглосуточно.
Одновременно разрабатывалась документация — на увольнение в запас военнослужащих старших возрастов. Надо было уволить женский персонал. Такая работа проводилась и в высших штабах. Касалась она и тех особ, которых солдатская молва именовала ППЖ. Переводилась эта аббревиатура как «полевая походная жена». Для них во фронтовом стрелковом запасном полку создали особый лагерь — не всякий большой чин, избавляясь от ППЖ, опускался до того, что отвозил свою временную подругу в общую команду отправляемых на родину солдат. Кто побывал в этом «лагере», запомнил печальные лица «вдовушек». В нашем полку не было ни одной ППЖ. Были только пары, вступившие в брак по любви. Артемов имел жену, врача нашей санчасти, начальник оперативного отдела штаба дивизии Анатолий Щинов женился на девушке из медсанбата, наш начальник продфуражного снабжения Сеня Гульман женился на медсестре Жене Новиковой… Все такие молодые семьи я не стану перечислять. Только комдив отвез свою подругу в лагерь. Она, Галя Сукачева, связистка, приехав в Харьков, ушла в церковную среду, в христианскую общину. Там матушка Галина стала простой монахиней. Она — «отставная генеральша», приняв постриг, продолжала любить своего временного покровителя и, простившись с ним, отказывала женихам, в повторный брак не вступала. А женихи находились. Среди них были молодые, перспективные парни. Мать хотела видеть свою дочку счастливой. «Надеялась, что ты привезешь с фронта мне внучонка», — причитала она. Не дождалась. Галя не уступала. Отвечала матери: «Сердцу не прикажешь». Как связистку мы Галину уважали, она была внимательна и добропорядочна. Долго звучал в ушах ее приятный голос: «Я — “Волга”, я — “Волга”»…
