Максим Чертанов - Эйнштейн
Мог ли Эйнштейн потворствовать деятельности Марьянова, если каким-то образом узнал о ней? Маловероятно. В политике он всегда действовал идеалистическими методами: давайте соберемся, позаседаем и решим, как сделать, чтобы все было хорошо. Но мог ли зять, как предположил источник — а это был кто-то неплохо Эйнштейна знавший, хоть он и наплел много выдумок типа контактов с Георгием Димитровым, которых не было (горничная? Янош Плещ?), — убедить его, что это «ради прав человека»? Это уже не кажется совсем невероятным. Однако могли Эйнштейн так «подставить» Марго, которую любил, по его словам, «больше, чем если б она была его родной дочерью», и самого себя?
Другое обвинение, относящееся к тому же периоду, — «тайные контакты» с коммунистами, в частности с Клубом интеллектуальных рабочих, организованным КПГ. Насколько известно, Эйнштейн в этом клубе пару раз читал лекции — это не были «тайные контакты». В поддержку КПГ он если и высказывался, то публично: выступал, например, 11 июня 1932 года на апелляционном процессе восьми членов организации «Международное освобождение трудящихся» вместе с ее генеральным секретарем Вилли Мюнценбергом. Об этом писали во всех газетах, и с Мюнценбергом Эйнштейн действительно не раз контактировал. В деле перечисляются сотни «тайных контактов»; возможно, «источники» опять путали Эйнштейна с его однофамильцем, революционером Карлом.
А вот еще одна возможная причина его вдруг возникшей публичной лояльности к СССР: к 1931 году жить в Германии стало совсем тошно (голодно, всюду вооруженные стычки между крайне правыми и крайне левыми) и надо было куда-то уезжать. 25 марта Эйнштейн писал Густаву Радбруху, бывшему министру юстиции: «Ужасно наблюдать, как манипулируют молодежью. Если так продолжится, у нас будет либо фашистский режим, либо красный террор». Не хотел, стало быть, «красного террора» для Германии, хотя легко допускал его для России. И тем не менее легенда гласит, что он собирался переехать в СССР. Яков Громмер расхваливал жизнь в Минске, Эйнштейн спрашивал о возможности работать там — это факт. И совсем не удивительный. Многие немецкие и австрийские физики и математики поехали работать в СССР: упомянутый Герман Мюнц, Фриц Хоутерманс, Александр Вайсберг, Фриц Нетер, Целестин Бурстин, и все они были знакомыми Эйнштейна. Старт массовому приезду специалистов был дан летом 1930 года на XVI съезде ВКП(б); съезд одобрил привлечение для работы в промышленности сорока тысяч иностранцев, им предлагались отличные условия, большая зарплата. Вот и Эйнштейн якобы попросился. Об этом, правда, известно лишь из рассказа Виталия Сербенты, в то время директора Института истории партии ЦК КПБ. По его словам, первый секретарь ЦК КПБ Н. Гикало сам не мог принять такое решение и запросил Москву, а Сталин, по легенде, ответил: «Пусть этот сионист продолжает играть на скрипке в синагоге у себя дома».
Тут кое-чего не хватает — письма Эйнштейна с просьбой принять его и какой-либо официальной реакции на это гипотетическое письмо хоть на каком-нибудь уровне — так что, похоже, история липовая. Когда Белорусская академия наук несколькими годами позже предложила Эйнштейну стать ее почетным членом и консультировалась по этому поводу с Москвой, все бумажки оказались на месте — в архивах. Но если все-таки Эйнштейн вправду просился к нам (или хотя бы слух прошел, будто просится) — почему Сталин отказал? А. Смирнов: «Мне думается, что Сталин опасался, как бы Эйнштейн с его колоссальным международным авторитетом и известностью, помноженными на независимый характер, не стал неподконтрольным фактором политической жизни, от которого можно было ждать чего угодно. Эйнштейн публично неоднократно высказывал симпатии к СССР, но он же позволял себе и жесткую публичную критику советских порядков». На наш взгляд, сам Сталин в своем (выдуманном?) ответе был более прав: никакой жесткой критики Эйнштейн в наш адрес в ту пору себе не позволял, а вот что касается сионизма, было очевидно, что для него это — дело жизни.
Осенью 1931 года казалось, что вот-вот начнется мировая война: 18 сентября японцы напали на Маньчжурию (Северо-Восточный Китай), образовали там марионеточное государство Маньчжоу-Го и планировали двигаться дальше. Китай просил Лигу Наций о защите, но не получил ее — благополучные страны не любят вмешиваться в чужие конфликты. В СССР думали, что Япония теперь на нас нападет, американцы полагали, что СССР и Япония объединятся против Америки, а Эйнштейн возмущался бездействием Лиги Наций. Не стоит думать, однако, что он мог больше чем на несколько дней забыть о своей работе. В ноябре он выступил в Берлине на коллоквиуме с докладом «О соотношении неопределенностей», в очередной раз пытаясь оспорить Гейзенберга, правда, в очередной раз предложил его на Нобелевку, но вновь дал понять, что Шрёдингер лучше. Пайс: «Суждение Эйнштейна о том, какая из работ важнее — Шрёдингера или Гейзенберга, — действительно оказалось ошибочным. Возможно, это еще более затруднило работу Нобелевского комитета. Премия по физике за 1931 год присуждена не была».
В декабре состоялась последняя публичная лекция Эйнштейна в Берлине, воспоминания о ней оставил раввин Вильгельм Вайнберг, а опубликовал их в 1979 году его сын. Вильгельм тогда был студентом и отвечал за сбор средств для разных проектов. «Эйнштейн был покровителем организации еврейских студентов в Германии. Нам были нужны средства, и я обратился к нему с просьбой выступить с платной лекцией или концертом. В то время Эйнштейн был лет пятидесяти и очень отличался от Эйнштейна в последующие годы и от того изображения, которое представляли нам. Он был хорошо ухоженный, нарядный человек со светскими манерами. Он согласился дать концерт на скрипке, если оперная звезда Мария Инокен присоединится к нему. Он дал мне письмо для его кузена Альфреда, музыкального критика, прося его все организовать. Певица согласилась, но то были годы роста нацизма, когда Эйнштейна постоянно бомбардировали письмами, полными ненависти и угроз. Поэтому было решено, что вместо концерта он прочтет лекцию… В течение нескольких недель до лекции я понял, как хорошо было Эйнштейну на даче без телефона. Мой телефон разрывался от звонков, требующих в любое время суток билет на Эйнштейна. В вечер лекции в городе были большие беспорядки, полиция окружала здание, на сцене были телохранители. Я ввел Эйнштейна через черный ход. Госпожа Эйнштейн сама попросила меня присматривать за ее мужем. Эйнштейн был обеспокоен вспышками и попросил меня убрать фотографов. Это была безнадежная задача… Лекция началась и прошла без инцидентов. Эйнштейн говорил и писал на доске. Лекция считалась популярной, но я не понял ни одного слова…
