Дон Делилло - Белый шум
Я сделал еще один шаг к середине комнаты. Картинка на экране дрыгалась, дрожала, запутывалась, а Минк представлялся мне все яснее. Самая суть явлений. Фактическое положение вещей. В конце концов, он с трудом разогнулся и удачно поднялся с кресла, выделившись четким контуром в насыщенном воздухе. Повсюду белый шум.
– Содержит препарат железа, никотиновую кислоту и рибофлавин. Английский я выучил в самолетах. Это международный язык авиации. Зачем вы пришли, белый человек?
– Хочу купить.
– Вы совсем белый, знаете?
– Это потому что я умираю.
– Лекарство быстро восстановит ваши силы.
– Я все равно умру.
– Но это уже не будет иметь значения, то есть будет не так уж важно. Некоторые из этих игривых дельфинов снабжены радиопередатчиками. Возможно, благодаря их дальним странствиям мы узнаем много интересного.
Мое сознание продолжало проясняться. Предметы светились, дышали тайной жизнью. Вода барабанила по крыше удлиненными сферами, каплями, которые разлетались брызгами. Я впервые понял, что представляет собой дождь на самом деле. Понял, что значит вымокнуть. Постиг биохимические процессы, происходящие в моем мозге, постиг смысл сновидений (отработанного материала предчувствий). Повсюду интереснейшие данные, быстро заполняющие комнату – быстро, но не сразу. Насыщенность, плотность. Я верил всему. Я был буддистом, джайнистом, баптистом реки Дак. Единственная печаль – Бабетта, которой приходилось целовать типа со впадиной на физиономии.
– Она приходила в лыжной маске, чтобы не целоваться со мной, говорила, это не по-американски. Я объяснял ей, что комнаты находятся внутри. Нельзя входить в комнату, не согласившись с этим. В этом же вся суть, в отличие от новообразовавшихся береговых линий, континентальных плато. А можно есть натуральную крупу, овощи, яйца без рыбы, без фруктов. Или фрукты, овощи, животные белки без крупы, без молока. Или пить много соевого молока ради витамина В-12 и есть много овощей, чтобы регулировать выделение инсулина, но не есть ни мяса, ни рыбы, ни фруктов. Или есть белое мясо, но не есть черного. Или потреблять В-12, но никаких яиц. Или яйца, но никакой крупы. Существует бесчисленное множество полезных сочетаний.
Я уже готов был убить его. Но не хотелось ставить под угрозу выполнение плана. План был тщательно продуман. Проехать мимо места несколько раз, пешком подойти к мотелю и, поворачивая голову, осмотреть комнаты по периметру, установить местонахождение мистера Грея под его настоящим именем, войти без доклада, завоевать его доверие, постепенно продвинуться вперед, довести его до дрожи, усыпить бдительность, выхватить автоматический пистолет «Цумвальт» двадцать пятого калибра, выпустить три пули ему в живот, чтобы боль длилась максимально долго, сильно и нестерпимо, стереть с оружия все отпечатки, вложить оружие в руку жертвы для создания правдоподобной картины банального и вполне предсказуемого самоубийства не покидавшего мотель затворника, кровью жертвы намалевать на стенах грубые слова как свидетельство последнего припадка безумия, связанного с неким культовым ритуалом, забрать весь запас дилара, незаметно вернуться к машине, выехать на скоростную автостраду, ведущую в Блэксмит, оставить машину Стовера в гараже Тридуэлла и под дождем, в тумане, пойти пешком домой. Стараясь выглядеть внушительно и грозно, я вышел из полумрака вперед, в зону мерцающего света. Сунул руку в карман, сжал пистолет. Минк смотрел на экран. Я тихо сказал:
– Град пуль. – Держа руку в кармане.
Доверчивый, как ребенок, он бросился на пол и пополз к ванной комнате, оглядываясь через плечо, разыгрывая целую пантомиму, действуя в высшей степени обдуманно, но в то же время не скрывая объявшего его ужаса, дивного раболепного страха. Я направился следом, пройдя мимо большого зеркала, перед которым они с Бабеттой, без сомнения, принимали разнообразные позы, а его жалкий член висел при этом, как у жвачного животного.
– Расстрел, – прошептал я.
Закрыв голову обеими руками и плотно сдвинув ноги, он попытался заползти за унитаз. Я угрожающе маячил в дверях, сознавая угрозу, видя себя глазами Mинка – огромным, опасным. Настала пора сообщить ему, кто я такой. Это входило в мой план. План был следующий: сообщить ему, кто я такой, объяснить, по какой причине его ждет медленная и мучительная смерть. Я назвал себя, сказал, кем приходится мне женщина в лыжной маске.
Закрыв ладонями промежность, он попытался влезть под туалетный бачок, за унитаз. Насыщенность шума в комнате одинакова на всех частотах. Звук отовсюду. Я достал «Цумвальт». Меня обуревали сильные, невыразимые чувства. Мне стало ясно, кто я такой в этом хитросплетении смыслов. Вода падала на землю каплями, благодаря чему поверхности отражали свет. Я все видел по-новому.
Минк убрал одну руку с промежности, поспешно достал из кармана очередную пригоршню таблеток, швырнул их себе в открытый рот. На фоне дальней белой стены, на фоне белого жужжания, белело его лицо – внутренняя поверхность сферы. Он приподнялся и, разорвав карман рубашки, нашарил еще пилюли. Его страх был прекрасен. Он сказал мне:
– Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему из всех тридцати двух зубов именно эти четыре причиняют столько беспокойства? Я вернусь с ответом через минуту.
Я выстрелил из пистолета, из пушки, из ствола, из автоматического огнестрельного оружия. Звук выстрела, и без того оглушительный, усиливался волнами, отраженными от белых стен. Я смотрел, как из живота жертвы слабой струей бьет кровь. Изящной дугой. Я любовался ярким цветом, ощущал цветообразующее действие клеток, лишенных ядер. Струя превратилась в тонкую струйку, растеклась по кафельному полу. Я видел то, чего не передать словами. Я знал, что такое красный цвет, смотрел на него с точки зрения длины преобладающей волны, силы света, частоты. Боль Минка была прекрасной, сильной.
Я выстрелил второй раз – просто для того чтобы выстрелить, вновь пережить то же ощущение, услышать, как наслаиваются друг на друга звуковые волны, почувствовать, как сила резкого толчка поднимается по руке к плечу. Пуля вонзилась ему прямо в правую тазовую кость. На шортах и рубашке появилось темно-красное пятно. Я сделал паузу, чтобы уделить Минку внимание. Он сидел, втиснувшись в пространство между унитазом и стеной, в одном сандалете, глаза – сплошные белки. Я попытался увидеть себя с точки зрения Минка. Внушительный и грозный, способный подчинять людей своей воле, обретающий жизненную силу, накапливающий кредит на жизнь. Но он зашел слишком далеко, чтобы иметь точку зрения.
Все шло хорошо. Приятно сознавать, как хорошо все идет. Грузовики грохотали над головой. Занавеска душа пахла заплесневелым винилом. Насыщенность, плотность, сила разящего удара. Я подошел к скорчившейся на полу фигуре, стараясь не ступать в кровь, не оставлять разоблачительных следов. Достал свой носовой платок, тщательно вытер оружие, вложил его в руку Минка, осторожно убрав платок, аккуратно, один за другим, согнув его костлявые пальцы так, чтобы они обхватили рукоятку, и виртуозно просунув указательный палец в рамку спускового крючка. На губах у него выступила пена, совсем немного. Я отступил назад, чтобы взглянуть на последствия роковой минуты, окинуть взором место гнусного насилия и одинокой смерти на мрачных задворках общества. Таков был мой план. Отступить назад, внимательно взглянуть на все это убожество, убедиться, что не допущено ни единой ошибки.
