Иоахим Фест - Адольф Гитлер (Том 1)
Ему самому, его определявшемуся аффектами взору и в том его депрессивном состоянии одиночества в Берхтесгадене, вероятно, представлялось, что его звезда уже угасает; этим обстоятельством, во всяком случае, можно было бы в какой-то мере объяснить такой столь примечательный отход его от дел и свидетельствующий о полной потере мужества отказ от попыток восстановить оборвавшуюся связь с Лоссовом и дать «Кампфбунду», равно как и оставшейся без фюрера партии, новые цели и опору. На попытку Готфрида Федерал, Оскара Кёрнера и нескольких других ветеранов призвать его к порядку и, в частности, изолировать его от «Путци» Ханфштенгля, который приводил к нему «красивых женщин», щеголявших, ко всеобщему возмущению, «в шёлковых штанах» и любивших, чтобы шампанское лилось рекой, он просто не прореагировал[390]. Казалось, власть над ним взял рецидив былых летаргий и отрицательных эмоций. Однако, по всей вероятности, дело было ещё и в том, что он хотел дождаться результата расследования, начатого прокуратурой при Первом мюнхенском земельном суде по поводу первомайских событий. Ведь независимо от приговора, который тоже был весьма вероятен, ему грозило не только отбывание отложенного двухмесячного тюремного заключения по делу Баллерштедта — куда больше он опасался того, что министр внутренних дел Швейер, сославшись на то, что Гитлер нарушил своё слово, не раздумывая, осуществит своё намерение и вышлет его из страны.
Используя националистическую насыщенность баварского силового поля, Гитлер вышел навстречу этим опасениям. В обращении на имя упомянутой прокуратуры он пишет: «Поскольку я уже в течение нескольких недель подвергаюсь грубейшим нападкам в печати и ландтаге и ввиду моего уважительного отношения к отечеству лишён возможности публичной защиты, я буду только благодарен судьбе, если она теперь позволит мне вести эту защиту в зале суда вне зависимости от упомянутого отношения». Предусмотрительно он грозится передать своё обращение в печать.
Намёк был достаточно прозрачен. Гитлер напоминал члену Немецкой национальной партии министру юстиции Гюртнеру, получившему это обращение вместе с обеспокоенным сопроводительным письмом прокурора, о прежних и оставшихся в силе договорённостях — ведь и сам министр как-то назвал национал-социалистов «плотью от плоти нашей»[391]. Обострявшееся с каждым днём бедственное положение нации, все ближе подталкиваемой к взрыву инфляцией, массовыми забастовками, борьбой в Руре, голодными бунтами и мятежными акциями левых, создавало достаточные основания для того, чтобы пощадить фигуру национального фюрера, даже если сама она и была частью этой чрезвычайной ситуации, Поэтому Гюртнер, не информируя министра внутренних дел, неоднократно осведомлявшегося о ходе расследования, выразил прокуратуре своё пожелание отложить дело «до более спокойных времён». 1-го августа 1923 года следствие было временно приостановлено, а 22 мая следующего года вообще прекращено.
И всё же потеря престижа оказалась весьма и весьма ощутимой, в чём Гитлер смог убедиться уже в начале сентября, когда патриотические союзы собрались в Нюрнберге в очередную годовщину победы под Седаном[392] на один из тех «Дней Германии», что проводились время от времени в разных частях Баварии с патетической пышностью — на декоративном фоне из знамён, цветов и генералов-пенсионеров сотни тысяч людей в речах и шествиях давали выход чувству национального величия и потребности в прекрасном и возвышающем зрелище: «Бурные возгласы „хайль!“, — говорится с непривычной для канцелярского языка эмоциональностью в донесении управления государственной полиции округа Нюрнберг-Фюрт от 2 сентября 1923 года, — 0ушевали вокруг почётных гостей и процессии, множество рук с развевающимися полотнищами тянулись ей навстречу, дождь цветов и венков осыпал её со всех сторон. Это было подобно крику радости сотен тысяч павших духом, запуганных, униженных, отчаявшихся, коим сверкнул луч надежды на освобождение от кабалы и нужды. Многие — и мужчины, и женщины — стояли и плакали»[393].
И хотя национал-социалисты, как следует из того же донесения, составляли среди ста тысяч демонстрантов одну из мощнейших колонн, все же в центре бурного ликования находился, несомненно, Людендорф, и когда Гитлер под впечатлением этого массового представления, но имея в виду и возврат утраченных позиций, вновь решился на блок и организовал вместе с «Имперским флагом» капитана Хайса и «Союзом Оберланд» во главе с Фридрихом Вебером «Немецкий боевой союз», о притязаниях на руководство с его стороны уже не было и речи. Стремительной утратой своих позиций он был обязан не только первомайскому поражению, но и в ещё большей степени отъезду из Мюнхена — как только он перестал порождать сенсацию, испарилось все — и имя, и авторитет, и демагогическое величие. И лишь три недели спустя Рему, неустанно действовавшему в пользу своего друга Гитлера среди командиров «Кампфбунда», удаётся восстановить его реноме в такой степени, что в конечном итоге тот сумел заполучить политическое руководство союзом.
Внешним поводом для этого послужило решение правительства рейха о прекращении бессмысленной борьбы за Рур, на которую уже не хватало никаких сил. 24 сентября, через шесть недель после своего прихода к власти, правительство Густава Штреземана отказалось от пассивного сопротивления и возобновило выплату репараций Франции. Правда, Гитлер во все прошедшие месяцы относился к этому сопротивлению отрицательно, однако его революционная целеустановка требовала от него теперь обличения непопулярного шага правительства как свидетельства позорной измены и извлечения отсюда максимальной пользы для своих путчистских планов. Уже на следующий день Гитлер встретился с руководителями «Кампфбунда» Крибелем, Хайсом, Вебером, Герингом и Ремом. В своей захватывающей речи, длившейся два с половиной часа, он развернул перед ними свои представления и видения и закончил просьбой доверить ему руководство «Немецким боевым союзом». Со слезами на глазах, как рассказывал потом Рем, Хайс протянул ему в конце концов руку. Вебер был растроган. А сам Рем тоже расплакался, и, как он говорит, его била дрожь от внутреннего возбуждения[394]. Будучи убеждён, что развитие потребует теперь решительных шагов, он уже на следующий день распростился с воинской службой и окончательно передал себя в распоряжение Гитлера.
Став фюрером «Кампфбунда», Гитлер, казалось, решил окончательно посрамить всех скептиков демонстрацией своей решимости. Он незамедлительно приказал всем пятнадцати тысячам своих штурмовиков находиться в состоянии повышенной боевой готовности, обязал членов НСДАП ради усиления собственной ударной мощи выйти из всех других национальных союзов и развернул самую лихорадочную деятельность; но — как почти всегда — казалось, что целью всех его планов, тактических ходов и приказов и была сама эта разнузданная и помпезная пропагандистская акция, чья буйная драматургия чуть ли не непременно ассоциировалась у него с понятием непревзойдённости. Как это уже бывало, он запланировал на 27 сентября одновременное проведение четырнадцати массовых собраний, чтобы самолично раздувать на них накалённые до предела страсти. Правда, последующие намерения «Кампфбунда» не вызывали сомнений — они имели своей целью освобождение «от кабалы и позора», поход на Берлин, установление национальной диктатуры и устранение «проклятых внутренних врагов», как заявил об этом ещё три недели назад, 5 сентября, сам Гитлер: «Или марширует Берлин и доходит до Мюнхена, или марширует Мюнхен и доходит до Берлина! Не может быть сосуществования большевистской Северной Германии и проникнутой национальным духом Баварии»[395]. Но какие планы он в тот момент преследовал, собирался ли он, в частности, устроить путч или снова только хотел поговорить о нём, так и осталось до сих пор неясным; многое указывает на то, что свои дальнейшие решения он собирался принимать в зависимости от произведённого им эффекта, от настроений и пыла толпы и хотел, примечательным образом преувеличивая силу средств пропаганды, вынудить путём воодушевления масс государственную власть к действиям. «Из бесконечных словесных баталий», — заявил он в выступлении на упомянутом собрании, — вырастет новая Германия; во всяком случае, до всех членов «Кампфбунда» был в строго конфиденциальном порядке доведён приказ, запрещавший им покидать Мюнхен и содержавший кодовое слово на предмет их всеобщей мобилизации.
