Андрей Битов - Пушкинский том (сборник)
Удивительным образом фантазия авантюрного побега каждый раз совпадает с творческим кризисом, предшествующим творческому же взрыву. Не вышло уехать, и – «Годунов»! Не вышло еще раз, и – Болдинская осень…
«Европеец» Брюллов:
«Вскоре после моего возвращения в Петербург, вечером, ко мне пришел Пушкин и звал к себе ужинать. Я был не в духе, не хотел идти и долго отнекивался, но он меня переупрямил и утащил с собою. Дети его уже спали. Он их будил и выносил ко мне поодиночке на руках. Это не шло к нему, было грустно и рисовало передо мною картину натянутого семейного счастья. Я не утерпел и спросил его: „На кой черт ты женился?“ Он мне отвечал: „Я хотел ехать за границу, а меня не пустили, я попал в такое положение, что не знал, что делать, и женился“».
Настоящий европеец, дипломат, вспоминает: «В разговоре с какой тоской говорил он о Лондоне и Париже».
Это накануне дуэли.
Невыносимо!
Мы часто, не академически, а по-человечески, думаем, что было бы, если бы Пушкин не погиб в 37-м…
Что бы он написал?…
Как шла бы российская жизнь дальше, если бы в ней хотя бы присутствовал Александр Сергеевич? А здоровья в нем было лет на девяносто, до конца века.
Что было бы, если бы…
Если бы Пушкин увидел Париж и Рим, Лондон и Вену… Что было бы, если бы и они увидели его?
«Или мы очень ошибаемся, или Мильтон, проезжая через Париж, не стал бы показывать себя как заезжий фигляр и в доме непотребной женщины забавлять общество чтением стихов, писанных на языке неизвестном никому из присутствующих, жеманясь и рисуясь, то закрывая глаза, то возводя их в потолок. Разговоры его с Дету, с Корнелем и Декартом не были б пошлым и изысканным пустословием; а в обществе играл бы он роль ему приличную, скромную роль благородного и хорошо воспитанного молодого человека».
Что было бы, если бы…
Хорошо бы было.
22 апреля 1989, Париж
Пушкин во Франции
Итак, я был тогда в Одессе…
Всем известно, что французы
Народ самый антипоэтический.
Откроем «Словарь языка Пушкина»… Великолепная вещь!
Англия – между ангелом и аневризмой.
Америка (САСШ) – между севером и сегодня.
Германия – между гением и героизмом.
Греция – между грехом и грибом.
Испания – между искушением и исписанностью.
Италия – между Итакой и Иудеей.
Китай – между кистью и кифарой.
Париж – между парнем и париком.
Франция – между франтом и фрау.
По количеству упоминаний Испания почему-то уступает Италии: 32 < 45, а Англия их превосходит: 120. Но чаще всего упомянута Франция: вместе с Парижем 333 раза!
Без Парижа, во всяком случае, он своего выезда не мыслил. Уже в Лицее (где по-французски знали все) мальчика Пушкина прозвали Французом: французский для него был как родной, и это именно ему было предназначено поднять родной язык до уровня литературного французского…
Французскую литературу, особенно поэзию, он меньше жаловал. Возможно, ревновал.
«В начале 1827 г…в Москве читал лекции о французской поэзии некто Декамп (обожатель В. Гюго и новейшей школы и отвергавший авторитеты Буало, Расина и пр.)… В самую первую лекцию… Пушкин смеялся над бедным французом и притом почти вслух. Это совсем уронило лекции. Декамп принужден был не докончить курса, и после долго упрекали в этом Пушкина».
Это своеобразный ритм: как только Пушкин окрыляется надеждой, что его выпустят, так пишет восторженные стихи про Европу, а как только снова убеждается, что его опять не выпускают, столь же антагонистические.
«При всей просвещенной независимости ума Пушкина, в нем иногда пробивалась патриотическая щекотливость и ревность в отношении суда его над чужестранными писателями» (Кн. П.А. Вяземский).
Не могу представить себе, что это делалось по расчету, ради показной верноподданности (это был бы наш советский опыт); скорее это анекдотическое, одесское «не очень-то и хотелось». Хотелось. И очень. Кроме легальных прошений (например, в Китай), столько же спонтанных планов побега (отвалов). Через Дерпт (якобы лечить «аневризму»). В Грецию, в Америку…
«Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, ежели иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. <…> когда-нибудь прочтешь его („Онегина“ – А.Б.) и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? В нем дарование приметно – услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница» (1826).
Кто знает край, где небо блещет… (1828)
Поедем, я готов…
В кипящий ли Париж…
Повсюду я готов. Поедем… (1829)
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушел на запад – и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом… (1834)
«Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние».
Вы помните, как наш Агамемнон
Из пленного Парижа к нам примчался.
Какой восторг тогда пред ним раздался!
Как был велик, как был прекрасен он,
Народов друг, спаситель их свободы!
Вы помните – как оживились вдруг
Сии сады, сии живые воды…
(Писано подряд, в один и тот же день, 19 октября 1836).
«Но варварство англичан может еще быть извинено предрассудками века <…> Спрашивается, чем извинить малодушную неблагодарность французов?» (январь 1837).
29 января 1837 года, в день смерти Пушкина, состоялось торжественное открытие первой в России железной дороги С.-Петербург – Царское Село (где Лицей). Присутствовал император и весь двор. Невозможно представить себе этот поезд без Пушкина! Он бы радовался, как ребенок (или был бы столь же разочарован).
Также невозможно представить себе Пушкина, так и не побывавшим в Париже!
В 1844 году он бы, сменив перекладных на однодневный поезд, катил бы по маршруту Петербург – Москва, поглядывая в окно и заговаривая с пассажирами, пока не зачитался бы прихваченной в дорогу книжкой: только что вышедшими в Париже «Тремя мушкетерами». А прибыв наконец в сам Париж, как бы он сдружился с их автором! Это легко себе представить: их породнили бы африканские дедушки, жизнелюбие, темперамент и курчавые волосы. Пушкин и раньше предпочитал драмы Дюма драмам Гюго. Дюма переделал бы «Бориса Годунова» для Комеди Франсез и перевел «Капитанскую дочку» в «Дочь капитана»; Пушкин потребовал бы поменять имя героя в «Графе Монте-Кристо». И это Пушкин сопровождал бы Дюма по России и Грузии, и они вдвоем впервые бы достигли Астрахани и впали вместе с Волгой в Каспийское море.
