Евгения Мельник - Дорога к подполью
В эти же дни я узнала и о судьбе доктора Гольденберга, дававшего мне справки о болезни. За три месяца до освобождения его расстреляли гестаповцы. Как проклинала я себя за прошлое молчание! Почему не убедила доктора уйти в лес к партизанам?
Я продолжала с рассвета и до позднего вечера носиться по городу. Счастье прямо-таки лихорадило меня.
Но вскоре появилась новая беда. Сердце, пригретое горячими лучами солнца Родины, начало постепенно оттаивать. Я стала особенно остро переживать чужое горе. Не могла смотреть пьес и кинофильмов, не переносила музыки — она терзала душу. Грустные мотивы напоминали о человеческих трагедиях, веселые — о погибших, которые никогда их больше не услышат… Я еще не вспоминала о личных невозвратных потерях, но резко реагировала на чужие беды, будто они были моими. Мне казалось, что все горе мира сосредоточено в моей душе. Эта болезнь продолжалась долго, выздоравливала я от нее медленно…
После первых ошеломляющих дней свободы передо мной встал вопрос: что делать дальше? Как найти свое место в жизни?
Я, как узник, выпущенный из тюрьмы, стояла на перекрестке дорог, но по какой пойти? Ведь старых дорог нет, все надо начинать сначала. Погибли или рассеяны по свету родственники, друзья и знакомые, родной город стерт с лица земли. Меня охватила растерянность.
Долго я думала. И вдруг меня осенила мысль: ведь Управление гидрометслужбы Черноморского флота, конечно, скоро вернется в Севастополь. Поступлю на свое старое место старшего техника-гидролога и буду работать вместе с друзьями. С этого и начну. А пока займусь здесь каким-нибудь делом.
И вот я нашла себе общественную работу, которая укрепила почву под ногами и помогла сделать первые шаги в новой жизни.
Как-то мы с Ольгой зашли в только что организовавшуюся комиссию по делам подпольных организаций, в которой председательствовал Иван Андреевич Козлов. Я предложила Ивану Андреевичу свою помощь и попросила заданий. Он охотно согласился и поручил мне заняться обследованием квартир расстрелянных подпольщиков и составлением актов на оставшееся имущество. Теперь уже я колесила по городу не впустую, а занятая делом. Казалось бы хорошо, но новая работа стала тяжело отражаться на моих издерганных нервах. Посещая разграбленные, опустевшие квартиры расстрелянных подпольщиков, где в затхлом воздухе, казалось, еще носится дух гестапо, я чувствовала себя так, будто ядовитые испарения проникают в мозг и кровь.
Вот я зашла в квартиру Урадовых. Меня провела сюда подруга учительницы Виноградовой — соседки Урадовых, работавшей в подполье и расстрелянной вместе с ними. В комнате, как обычно, страшный хаос: мебель, вещи, книги — все перемешано. Начинаю разбираться в этих чужих вещах, ведь надо все переписать. В сущности, и переписывать нечего, ценное разграблено, остались тряпье да потертая мебель.
Старенькая швейная машина. На ней наперсток, в тряпочку воткнута иголка с обрывком нитки. Тот, кто жил здесь еще недавно, надевал этот наперсток на свой палец, шил этой иглой. Я держу в руках наперсток, долго смотрю на него. Попадаются поношенные ситцевые платья, они наводят на мысль о хозяйке, а вот недошитое пальто: ведь Урадов был портным. Я нахожу альбом с фотографиями, рассматриваю карточки — на них запечатлена чья-то прошлая жизнь. Зову соседку и прошу показать фотографии Урадовых. Из-под кучи мусора она извлекает два больших портрета Урадовых — мужа и жены. Я долго всматриваюсь в их лица, а в это время соседка рассказывает историю их ареста.
— Вечером они пошли к знакомым, на другую сторону улицы. Дома оставалась мать. Вдруг подъехала гестаповская машина, оттуда выскочили немцы, окружили дом и со всех сторон осветили яркими фонарями. Урадовы видели это из окна квартиры своих знакомых, выбежали во двор и спрятались в сарае. Может быть, их и не нашли бы, но мать — глупая старуха, с перепугу рассказала гестаповцам, что Урадовы находятся в доме напротив. Сейчас же окружили этом дом и нашли Урадовых. Забрали старуху-мать и учительницу Виноградову. После Виноградовой осталось двое маленьких детей, я решила их воспитывать…
Долго сидела я в глубокой задумчивости, вызывая в своем воображении живых Урадовых в страшные минуты их гибели. Мне казалось, что я вижу в окне яркие фонари, прорезающие тьму ночи, зловещие тени гестаповцев. Слышу топот бегущих к сараю ног… Распахиваются двери, сноп слепящего света!.. Все кончено!..
Окна комнаты, где я сижу, полузакрыты ставнями, кажется мне, что дух гестапо еще витает здесь. Я отдаю соседке старенькие платьица — пусть переделает для детей, немного кукурузы и гороха — весь продовольственный запас Урадовых. Себе беру на память об Урадовых небольшую карту Европы: война переходит туда. Урадовы следили по ней за фронтом, и я буду продолжать отмечать его линию, пока не будет взят Берлин.
Затем посещаю квартиру Волошиновых. Разгром здесь неимоверный: перевернутые кресла, книги, нотные тетради, различные вещи, обломки мебели — полы обеих комнат завалены ими будто тут происходил бой. Со стен свисают полусорванные эскизы и этюды. Мой взгляд приковала фотография молодой красивой женщины, снятой в профиль.
— Александра Андреевна Волошинова, — говорит соседка. — Дайте, пожалуйста, мне эту фотографию на память, мы с ней очень дружили.
— Берите, — отвечаю я тихим голосом, сдерживая слезы.
По книгам, картинам и этюдам, молчаливо стоящему в углу пианино можно судить, что люди, жившие здесь, любили музыку и живопись.
Много квартир посетила я и узнала много историй гибели подпольщиков.
В это же время работала комиссия по выявлению зверств, чинимых гитлеровцами. Из колодцев совхоза «Красный», из братских могил в «Дубках» и других местах извлекали полуразложившиеся трупы. Опознали многих подпольщиков. Их тела были истерзаны: с ужасными ранами, выжженными кислотой, сорванными ногтями…
Ольга — удивительная женщина с крепкими нервами и никогда не изменявшим ей спокойствием — водила меня по домам своих знакомых подпольщиков, где стояли гробы, обитые красной материей. Поднимали крышку гроба, и Ольга долго, внимательно всматривалась в почерневшие лица, ища знакомые черты.
Работая в подполье, мы знали о гестапо и отлично понимали, что нас ждет, если попадем туда. Но только сейчас мы до конца продумали и прочувствовали весь ужас гестаповских застенков.
Покончив с обходом квартир подпольщиков, я стала помогать Ивану Андреевичу в другом: приводила в порядок различные списки, составляла краткое описание деятельности всех подпольщиков Симферополя.
В комиссию беспрерывно приходили люди с заявлениями о том, что они подпольщики. Действительно, оказалось немало различных подпольных групп, созданных советскими патриотами с первых дней немецкой оккупации Крыма, то есть с осени 1941 года. Группы строились по всем правилам конспирации, по цепочке: получая и выполняя задания, члены организации не знали друг друга и понятия не имели о том, кто ими руководит. Группы не теряли связь с партизанским штабом, и работа шла беспрерывно.
