Митрополит Евлогий Георгиевский - Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной
Велик и трогателен был восторг галичан, когда они узнали, что к ним едет Русский Царь. Несмотря на то, что точная дата приезда всячески от них скрывалась и вся железная дорога от границы до Львова была оцеплена солдатами, они узнали о времени проезда и с церковными хоругвями и иконами крестными ходами устремились к железной дороге — стояли шпалерами по пути следования царского поезда.
Мы встречали Государя в том храме-манеже, о котором я говорил выше. Огромный храм был переполнен до тесноты: генералы, офицеры, солдаты, русские, служащие в разных ведомствах (среди присутствующих я увидал Председателя Государственной думы Родзянко), местное галицкое население — все слилось воедино; длинная вереница священнослужителей, в золотистых облачениях, с о. протопресвитером Шавельским впереди, — и все это шествие возглавлялось мною. Момент был не только торжественный, но и волнующий, захватывающий душу…
Государь прибыл в сопровождении Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича и генерал-губернатора графа Бобринского. Приехал он без всякого торжественного церемониала, в рабочей военной тужурке, быстро выскочил из автомобиля, на ходу бросив недокуренную папиросу, поздоровался со своими сестрами Ксенией Александровной и Ольгой Александровной, стоявшими при входе в храм в костюмах сестер милосердия, и направился ко мне. Забыв все предостережения, я начал свою речь… В ней я выразил все, чем были полны души православных галичан:
— Ваше Императорское Величество, Вы первый ступили на ту древнерусскую землю, вотчину древних русских князей — Ромаша и Даниила, на которую не ступал ни один русский монарх. Из этой подъяремной, многострадальной Руси, откуда слышались вековые воздыхания и стоны, теперь несется к Вам восторженная осанна. Ваши доблестные боевые орлы, сокрушив в своем неудержимом стремлении вражеские твердыни, взлетели на непроходимые, недоступные снежные Карпаты, и там, на самой вершине их, теперь вьет свое гнездо могучий двуглавый Российский орел…
Я говорил со всею силою охватившего меня воодушевления и убеждения, ибо непоколебимо был убежден в конечном торжестве русского оружия; чувствовал я и отклик моих слов в сердцах присутствующих; у многих на глазах блестели слезы… Главнокомандующему моя речь было не по душе, он с досадой крутил ус и кусал губы, тихо ворча: "Вот, не послушался…" (это мне передавали стоявшие близ него люди). Государь тепло меня поблагодарил: "Благодарю вас за сердечное слово".
По окончании молебствия я поднес Государю Почаевскую икону Божией Матери со словами: "Пусть эта святая икона напомнит Вам о посещении Вами Юго-Западного края вместе с Вашим покойным Родителем, еще в бытность Вашу Наследником-Цесаревичем, когда множество галичан прорвали пограничный кордон, чтобы видеть Русского Царя. Покойный Государь заметил их и обратился к ним с такими знаменательными словами: "Я знаю вас, я помню вас, я не забуду вас". Эти слова, — сказал я, — теперь находят свое осуществление в лице Вашего Величества".
Протопресвитер кратко приветствовал Государя от имени армии и тоже поднес ему икону.
Вечером у генерал-губернатора состоялся обед, на который я тоже был приглашен. Государь был очень весел, ласково беседовал со всеми, в том числе и со мной, с интересом рассматривал коллекцию австрийских снарядов, собранную в генерал-губернаторском доме, определяя, на каком заводе сделан тот или иной снаряд. Генерал-губернатор граф Бобринский тут же был пожалован генерал-адъютантом и на него надели царские аксельбанты и вензеля. Во время обеда на площади перед генерал-губернаторским домом послышалось какое-то движение и пение. Оказывается, мои православные галичане с крестами, хоругвями и иконами, несмотря на запреты, прорвались во Львов и запели русский национальный гимн "Боже, Царя храни!". Государь встал, вышел на балкон, прослушал гимн и сказал несколько сердечных слов. Восторг народа был неописуемый, нельзя было без слез видеть и слышать, как эти бедные галичане кричали "ура" своему Русскому Царю и долго не расходились, продолжая петь свои церковные и народные песни.
Государь провел в Галиции несколько дней, ездил в только что взятую крепость Перемышль, был на самом боевом фронте; говорили, что где-то у самых окопов царский автомобиль застрял в песках, — выбежали солдаты и на руках с восторгом вынесли автомобиль. Можно ли было думать, что те же солдаты, менее чем через два года, проявят столько злобы и зверства к своему любимому Царю!
По отъезде Государя, как водилось, многие участники встречи получили награды, ордена. Получил крест с украшениями протоиерей при генерал-губернаторской церкви В.П.Туркевич. Меня обошли; может быть, здесь сказалось некоторое неблаговоление Главнокомандующего за мое ослушание. Я нисколько об этом не жалел.
Довольно скоро после отбытия Государя я отправился в Петроград с докладом о ходе дел. Уныние, упадок духа, смятение… — вот петроградская атмосфера тех дней. С фронта вести все хуже и хуже. Мы отступаем…
По представлению Синода Высочайшим рескриптом мне был пожалован крест на клобук. Это дало мне чувство некоторого удовлетворения, но против клеветы, которая продолжала меня преследовать, знак монаршей милости был бессилен.
В Петрограде я был в начале мая. Тогда же пришло грозное известие — мы сдали Перемышль. Первая мысль, которая у меня возникла, когда я об этом услыхал: надо спешить во Львов — готовиться к эвакуации.
С тяжелым чувством вернулся я в Галицию. Во Львове настроение было напряженное, тревожное, близкое к смятению. Мне велели спешно забрать детей и переправить их в Россию. С этим делом справиться было можно. Но что делать с православными приходами? Как оберечь их от ужасной участи — вновь очутиться под австрийской властью и принять кару за измену? А если их перевешают, перестреляют?.. Тревога о галичанах не давала мне покою.
Детей мы вывезли благополучно. Подали поезд, нагрузили его приютским имуществом, посадили детей, сестер милосердия — и направили в Киев. Там митрополит Флавиан пришел на помощь — распорядился отвезти мальчиков в Выдубицкий монастырь, а девочек — в Покровский монастырь (основанный матерью Великого Князя Николая Николаевича — Великой Княгиней Александрой Петровной, в монашестве Анастасией), в его филиал "Межегорье". Все обошлось хорошо. Не так было с приходами.
Надежды на восстановление нашего прежнего военного положения уже не было никакой. Во Львове я встретил генерала Брусилова. "Ну что? как наши дела?" — спросил я. Брусилов только рукой махнул. "Надо собираться?" — "Надо, надо…" — подтвердил он. "А что же делать с галичанами? Австрийцы их перестреляют…" — "Да, оставаться им нельзя".
