Александр Боханов - Царь Алексей Михайлович
Петр Алексеевич был неумолим: «повредителей» даже из круга высшей иерархии ждала смертная казнь. Было казнено несколько священников и Ростовский епископ Досифей. Митрополит Игнатий Крутицкий был лишен сана и отправлен в монастырь, а Киевский митрополит Иоасаф успел во время следствия умереть, избежав царской кары. Царь «явил милость» к убиенному Царевичу Алексею, разрешив Стефану Яворскому исполнить последние обряды над телом и совершить погребение[516].
Петр Алексеевич не просто отрешил своего сына от прав на престол, подверг его аресту и пыткам и, возможно, даже чуть ли не собственноручно умертвил. Первый Император всему этому делу придал публичный характер. Впервые в русской истории «царская кровь» подлежала суду «общественности». То, что под этим определением подразумевалась в то время группа сановных лиц в основном из ближайшего окружения монарха, принципиально дела не меняло. Такое решение перечеркивало многовековую традицию, резко диссонировало со строем мыслей подданных Царя. Выразительно это противоречие отразило высказывание одного из известнейших сподвижников Петра I графа Б.П. Шереметева (1652–1719), единственного, кто из 127 членов «государева суда» отказался подписать смертный приговор Алексею Петровичу, говоря, что «он рожден служить своему Государю, а не кровь его судить»[517].
Жестокие испытания были предуготованы России по воле «Премудрейшего» Императора Петра. Колебания монаршего престола, а следовательно, и всего государственного устроения начались в первые часы после его смерти. Выяснилось, что завещания, ни письменного, ни устного не существует, а следовательно — нет и преемника, назначенного Монархом. «Устав» 1722 года показал полную неспособность установить «регламент»; можно даже сказать, что тот исторический «регламент», который существовал ранее — наследование по праву первородства, — был им отринут и перечеркнут. Потому сразу же разгорелась борьба сановных клик; одни ратовали за воцарение Екатерины, другие — за восшествие на Престол малолетнего внука Петра Алексеевича.
Победили сторонники Екатерины во главе с худородным и вороватым фаворитом Петра I А.Д. Меньшиковым (1673–1729). Екатерина стала Императрицей, но ее положение оставалось непрочным. Во-первых, она была женщиной, да еще незнатного рода, а женщины вообще в роли самодержавных повелителей России еще никогда не выступали. Во-вторых, она — неправославная по рождению, имела «распутную» репутацию и рожала Петру детей еще до официального брака, что считалось страшным грехом. И, в-третьих, здравствовал десятилетний внук умершего Петра, которого лишили законного, Богом установленного права.
Императрица Екатерина I правила немногим более двух лет, ничем примечательным себя в истории не проявила; стараясь следовать по стопам «незабвенного супруга». Но в ее царствование чрезвычайно актуализировалась тема престолонаследия, которой была озабочена не только правительница, но и группа влиятельных сановников, сделавших себе карьеру и нажив огромные богатства при Петре, а при Екатерине его приумножившие. Опять на авансцене оказался главный «идеолог» Петра I Феофан Прокопович со своей «Правдой воли Монаршей», изданной еще в 1722 году и целиком посвященной оправданию деспотического произвола в деле престолонаследия, который наступил после появления в феврале 1722 года петровского «Устава».
В 1726 году, 21 апреля, сочинение Прокоповича было издано в виде законодательного акта с преамбулой, в которой говорилось, как это было и в 1722 году, что если «явится противник» петровского «Устава о наследовании престола», то наказывать смертной казнью. А такие противники при Екатерине появились; были обнаружены «подметные письма», и выявлены случаи «дерзких речей», суть которых сводилась к тому, что Екатерина — «самозванка». Потому и надлежало принимать меры «контрпропаганды», что и было сделано.
Во-первых, священники обязывались во всех церквах читать после воскресной литургии «Устав» для «ведения всех», а, во-вторых, всем надлежало знать те разъяснения и объяснения, которые содержало произведение Прокоповича, обретавшее ореол монаршего волеизъявления. Учитывая, что Прокопович всегда оглашал не только свои мысли, но и непременно Императора Петра, уместно остановиться на некоторых базовых тезисах из этого, довольно объемного труда[518].
Прокопович подробно, со ссылками на ветхозаветную историю, евангельские тексты и исторические примеры пытается обосновать одну и ту же мысль: о полной, безграничной, абсолютной власти самодержавного правителя. Здесь не место разбирать тенденциозность примеров и текстовые натяжки из Священного Писания, встречаемые в «Правде» не раз. Уместно только подчеркнуть, что для Прокоповича понятия «самодержавие» и власть «неограниченная» являются синонимами.
Примечательно и другое: идеолог Петра Первого везде, в своих проповедях и сочинениях, употребляет выражение «христианский государь» и не говорит о «православном государе». То ли он не понимал специфические особенности служения Православного Царя, то ли нарочито пытался эти особенности затушевать.
Конечно, Прокопович был слишком богословски образован и к тому же служил иереем, чтобы не понимать, что необходимо обозначить источник властной прерогативы Монарха. И он его обозначил, повторив примерно текст, который увидел свет в 1722 году в «Уставе».
«Самодержавный Государь человеческого закона хранить не должен, кольми же паче за преступление закона человеческого не судим есть; заповеди же Божии хранить должен, но за преступления их Самому токмо Богу ответ даст, и от человек судим быть не может»[519]. О неподсудности Правителя Прокопович говорит не раз. Очевидно, слишком сильно было тайное недовольство петровским курсом; аресты, битье батогами, пытки и казни не могли погасить эти разговоры, этот самый «суд от человек», который так ненавистен Прокоповичу, пытавшемуся еще и страхом Страшного Суда запугать современников.
Главнейшая мысль, которая руководила Петром Алексеевичем в 1722 году при издании «Устава» и которая больше всего занимала Прокоповича, — обоснование права Монарха назначать себе наследника по собственному усмотрению. «Дело Царевича Алексея» не давало покоя; оно навсегда запечатлелось в памяти народной как акт святотатственного произвола[520]. Ничего нового в оправдание тут сказать уже было нельзя; все главные аргументы прозвучали за несколько лет до того, когда то самое грязное «дело» раскручивалось, а потом и завершилось убиением сына Петра I и внука Царя Алексея Михайловича.
