Сергей Черняховский - Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012)
Бросающий вызов способен соглашаться на создание опасности для себя, когда ее нет, и ее возникновения можно избежать.
Путин рискнул — и бросил вызов мироустройству. В ответ ему объявили, что он за это заплатит.
Те, кто это объявил — мировые лидеры, твердившие, что являются его друзьями — делали это по своим правилам. По-своему — честно: как хищники в джунглях.
Брезгливость вызывали те, кто стал повторять эти слова как шакалы, думающие, что ретранслирование слов хищников уравняет их хотя бы с этими хищниками.
«Путин еще заплатит за Крым» — когда это говорил Обама, это уже было неоправданным нахальством. Когда это повторяли политические маргиналы и пораженные комплексом ущербности представители академической среды, это было самолюбованием тем более мелким, что оно было для них безопасным.
Понятно, какие группы и во внешней, и во внутренней политике недовольны Путиным, причем в первую очередь именно им, а не системой — сохранить ее в том или ином виде, но как контролируемую ими хотели бы многие. Подчас в противоположных, по сравнению с Путиным целях.
Путиным недовольны крупные группы мировой элиты — как слишком непослушным и имеющим если не собственное видение миропорядка, то собственные цели в нем.
Путиным недовольны те элитные группы в России, которые имели значительно большую свободу и возможность большего обогащения в 1990-е годы — и были существенно ограничены в своих возможностях.
Путиным недовольны те группы, которые благодаря ему получили доступ к определенному участию в перераспределении и собственности начала 2000-х гг., но считают, что имеют право не только на собственность, но и на собственное участие во власти — и свободу от того, что они рассматривают как его опеку.
Путиным недовольны те, кто не согласен с его курсом на сильную социальную политику — и поскольку это требует покрытия социальных расходов, в частности, и за счет их прибыли.
Все это — группы меньшинства и имущего меньшинства. Есть определенное напряжение, на сегодня не вполне однозначно отождествляемое персонально с ним — в массе общества: у тех, кто чувствует замедление улучшения своего материального положения, тех, кто недоволен ростом платежей ЖКХ, ничем абсолютно неоправданных, кроме хищнических инстинктов руководителей естественных монополий, равно как и структур коммунального хозяйства. Точно так же, как и остающихся нищенскими зарплат врачей и учителей.
Но на фоне этого есть активное недовольство, собственно «путинофобия», значительных сегментов «свободного политического класса», то есть политических активистов, журналистов и публичных деятелей, либо оставшихся со времен буйств периода перестройки, либо сформировавшихся и волонтированных в 1990-е годы.
Их претензии — отчасти претензии личного неуспеха, отчасти — претензии по поводу изменения правил игры, которые их устраивали, отчасти — личностно стилистические.
Политическая картина 1990-х, как любое время смуты, предполагала наличие большого числа малых политических дружин (и шаек), массу вольных бродячих «воинов удачи». Кто-то имел свои вольные мандаты. Кто-то — свои виртуальные партии. Кто-то — свои небольшие и иногда вполне талантливые газеты.
Правилом было некое «общее участие» — разумеется, не общества как такового, не больших социальных масс, а этих активистов и их структур. Они проявляли свою позицию, в массе своей даже воздействовали на политический процесс и служили застрельщиками и «лучниками» больших «политических партий». Их чуть ли не основными претензиями лично к Путину является отмена избрания депутатов по мажоритарным округам, лишение регистрации их партийных образований и закрытие их газет.
Путин сократил публичное пространство таким образом, что критерием доступа к нему стала не рекламируемая активность персонализированного актера, а мера его презентационности — то есть то, насколько он влиятелен на деле в социально-политическом плане и какую реальную меру силы способен представить.
Хорошо это для развития политической системы или плохо, но это нанесло удар по планам и возможностям самореализации ветеранов и активистов старых политических схваток, и те из них, кто не был вписан в ведущие политические структуры, оказались лишенными своих возможностей и надежд политической самореализации. А поскольку они формировались в условиях, когда главным политическим действием оказалось слово — чем более скандальное, тем более привлекающее к себе внимание — к реальной политической деятельности, то есть и к организационно-политической деятельности, они оказались не готовы, завоевывать сторонников не умеют и работать в реальной массе общества не могут.
Путин рискнул. Рискнул личными отношениями в мировой элите. Рискнул признанием его легитимности этой элитой. Рискнул угрозой изоляции и угрозой организации его свержения.
Когда-то, еще идя на выборы в 2011 году, он сказал, что для президента России — и даже кандидата в президенты России — важно будет не то, как отнесутся к нему представители мировой элиты, а то как отнесется к нему народ России.
И признав волю народа Крыма — подтвердил, что для него это были не только слова.
К Путину можно относиться очень по-разному и, в зависимости от принятой позиции, за многое критиковать его политику. Но оказалось, что он обладает одним важнейшим качеством, которого были и остаются напрочь лишены лидеры ведущих политических сил страны и его возможные конкуренты.
Некая эмпатия общественных настроений. Некое созвучие того, что думаешь и чувствуешь сам — и того, что ощущает и ждет общество.
То есть, с одной стороны, способность сказать то, что, казалось бы, против формальной логики будет понято и принято не политиками и депутатами, а рядовым таксистом. С другой — это и возможным оказалось именно потому, что, хотя сказал он эти не вполне респектабельные слова не продумывая, на внутреннем порыве, оказалось, что это то, чего общество ждет.
Можно гадать о том, что в случае с Путиным играет большую роль — общность интересов, научный анализ либо просто умение чувствовать так, как в это время чувствует большая часть общества — но у него это получается. Получается вовремя сказать то, что поймет и одобрит и простой таксист.
Как он сказал при восстановлении Советского гимна:
«Может быть, я ошибаюсь, но ошибаюсь вместе с народом». Может быть, это способность ощущать настроение окружающих, привитая в школе КГБ. Может быть — внутренняя человеческая способность и просто изначальное родство с народом, но у него получается.
