Сергей Луганский - Небо остается чистым. Записки военного летчика.
Большой Кремлевский дворец принимает гостей, праздничный и торжественный. Широкая мраморная лестница устлана красным ковром. Свет из высоких окон отражается на позолоченных украшениях, в хрустале бесчисленных люстр, блестит на массивных рамах огромных картин.
Идут, поднимаются по ковровой лестнице многочисленные гости Кремля – нарядные, в парадной форме, счастливые и гордые своей победой. Настроение у всех приподнятое.
В нескольких залах накрыты большие столы, празднично сервированные, украшенные цветами. Нас встречают, радушно приглашают:
– Пожалуйста, пожалуйста!
– А куда садиться?- спрашивает какой-то полковник, растерянно оглядывая огромный стол.
– Куда хотите. Пожалуйста!
Увидев майора в форме летчика, я устремляюсь к нему. Рад и он: все свой человек будет рядом. Мои спутники, Батя и руководители академии, прошли в зал для высшего комсостава, и я как-то растерялся. Мы с летчиком садимся за один стол. Напротив нас садятся два полковника пехоты, артиллерист и моряк.
– Ну, что?- произносит моряк, быстрее всех освоившись в незнакомой обстановке. Он берет графин с водкой и с веселой усмешкой оглядывает сотрапезников:
– Я думаю, ни у кого возражений не будет?
Он как-то сразу становится душой компании, этот разбитной и, видать, бывалый морячок. Теперь мы в его руках, и он в бодром темпе ведет застолье.
Первый тост, как и положено, за победу. Пьем молча, с вполне понятным благоговением.
По мере того как поднимается настроение гостей и пропадает скованность, в зале растет слитный праздничный гул. Звенят бокалы.
Как водится, пошли расспросы:
– Где воевал?… А такого-то знаешь?…
В конце зала, на дальнем конце стола, послышалась песня. Кто-то, поднявшись за столом, предложил общий тост. Огромный зал, заполненный фронтовиками, возбужденными волнующей картиной парада, сознанием победы, гудел на сплошной все нарастающей ноте.
После банкета всех участников ждали внизу машины.
– Пожалуйста!- меня проводили и усадили в машину.- Адрес скажете шоферу.
Куда же ехать? В Монино?… Нет, к Бате. Мной овладело чувство, которое понятно каждому: потребность общения, необходимость сердечно, по душам поговорить с близким, родным человеком.
Я назвал улицу имени Осипенко, и машина помчалась по Москве.
Час был не слишком поздний, на улицах полно народу. Высоко в темном небе в лучах мощных прожекторов реяли огромные алые полотнища. Они были подняты на аэростатах. На многих из них четкие изображения орденов Победы и Красной Звезды. На площадях столицы гремели оркестры, на сколоченных эстрадах выступали артисты. Везде, куда ни глянешь, танцы. Москвичи праздновали, ликовали. На перекрестках, когда приходилось останавливаться, к нам в машину заглядывали смеющиеся счастливые лица.
Батя был дома, приехал незадолго до меня. Проговорив допоздна, мы весь следующий день отсыпались, отдыхали.
– Завтра в гости махнем!- сказал мне Василий Иванович.- На Оку!
Старый речник, уроженец исконно русских мест, Батя любил родные края, сохранив там до сегодняшнего дня множество друзей и приятелей. К одному из друзей генерала, к капитану речного пароходика, мы и уехали рано утром.
Начало дня было туманным, влажным. Стояли по сторонам дороги сырые леса, омытые ночным дождем. Солнце показалось неожиданно, когда мы подъехали к реке. Засверкала трава, заблестели речные перекаты.
– Э-эй, паро-ом!- кричал внизу чей-то протяжный голос. Мы вылезли из машины и прошли немного вперед. У причала стояла подвода, и старик, махая кнутовищем, звал перевозчика.
Прошло немало времени, пока паром отчалил от противоположного берега и медленно тронулся поперек течения. Витой канат понемногу показывался из воды, с него падали прозрачные капли. Воздух уже обогрело, туман клубился только над зеленой кромкой далекого леса. День обещал быть погожим.
На пароме было тесно. Из телеги пахло скошенным сеном. Паромщик и старик о чем-то переговаривались, лениво перебирая мокрый канат. Журчала под днищем неторопливая вода, лошадь взмахивала головой и била хвостом, отгоняя мух. Паромщик закурил, и дымок солдатской махорки сладко защекотал в носу…
Отдых на Оке доставил нам несказанное удовольствие. Мы провели там целый день, загорали, варили уху и вернулись в Москву в третьем часу ночи.
Так завершился для нас праздник, которого мы ждали все долгие и тяжелые годы войны.
НА НОВЫХ КРЫЛЬЯХ
В Москве, на улице Радио, есть музей Жуковского. Там можно увидеть уникальные экспонаты. Есть в музее примечательный снимок – первый перелет на планере через Москва-реку. Его совершил молодой член кружка любителей воздухоплавания, основанного Жуковским, – Андрей Николаевич Туполев. Ровесник русской авиации, он стоял у ее колыбели. Этот человек в пределах жизни одного поколения определил границы целой эпохи воздухоплавания – от шатких аэропланов, боящихся ветра, до беспосадочного перелета Москва – Нью-Йорк.
В этом музее интересно узнать, как жила тогда авиация. В газетах сообщалось о кампании по проведению сбора средств на усиление воздушного флота. Так, 31 марта 1913 года в Москве было «выпущено на улицу» три тысячи кружек. И не удивительно, что во всей русской авиации того времени было лишь тридцать летчиков. Но что это были за люди? Энтузиасты, смельчаки, патриоты своего нелегкого дела. Недаром А. И. Куприн, всю жизнь друживший с летчиками, писал о них сердечные и проникновенные слова:
«Они жили и раньше, во всех веках, среди всех народов, но, еще бескрылые, проходили в жизни незаметно, тоскуя смутно по неведомым воздушным сферам, или в судорожных попытках умирали безвестно осмеянные безумцы, поруганные, голодные изобретатели… В самом деле, в них много чего-то от свободных и сильных птиц – в этих смелых, живых и гордых людях. Мне кажется, что у них и сердце горячее, и кровь краснее, и легкие шире, чем у их земных братьев. Их глаза, привыкшие глядеть на солнце, и сквозь метель, и в пустые глаза смерти,- широки, выпуклы, блестящи и пристальны. В движениях – уверенная стремительность вперед… И как прекрасна в этих сверхъестественных людях-птицах, дерзко попирающих всемирные законы самосохранения и земного тяготения, как живописна в них беспечная и благородная, страстная и веселая, какая-то солнечная и воздушная любовь к жизни!»
Замечательный русский писатель уже в то время как бы предвидел годы бурного развития отечественной авиации и приветствовал нарождающееся племя крылатых отважных людей.
Вся история развития авиации, и нашей отечественной в том числе, представляет собой почти непрерывную цепь различных «барьеров». Всем, кто интересовался летным делом, известно, что в свое время даже инструкторы учили выполнять развороты без крена, «тарелочкой», боялись, как бы хрупкий аппарат не свалился на крыло и не заскользил к земле. Затем появилось шасси, но летчики и к этому новшеству отнеслись с великим недоверием: уберешь, мол, колеса, а они потом возьмут и не выпустятся! Потом, по мере развития авиационной техники, возникли разрушающие машину вибрации, потом потеря устойчивости и управляемости самолета при приближении к звуковой скорости… да и мало ли еще чего! Все эти барьеры невидимы, но тем не менее вполне реальны. И для преодоления их потребовалось немало сил, средств и даже жертв.