Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?
«Бюст поставил Пушкин спиной, чтоб он не отвлекал его от работы. Неопытность, неумение передать в графике пространство, перспективу делает то, что одному разглядывающему рисунок бюст кажется стоящим на столе, другому – на полке.
Этот пассивный рисунок, сделанный с натуры, редчайший случай в рисунках Пушкина!»
Итак, Т. Цявловская приписала поэту неопытность, неумение, а также явную непродуманность. Пушкин, мол, не хочет видеть бюст, не хочет отвлекаться, но поставил бюст в самый центр картины, но рисует его с наибольшей тщательностью.
Попутно Т. Цявловская отметила: нельзя понять, где стоит бюст. На полке или на столе?
Тем самым сделано важное наблюдение. Остается его истолковать: здесь, на рисунке, нет неумения. А есть определенный замысел.
Действительно не на столе и не на книжной полке находится воображаемый «бюст».
Предположим, что он в точности на своем месте. Не в голове ли Пушкина, которая, как и вся стоящая у стола фигура поэта, осталась не нарисована? Находится в подразумении?
Почему «бюст» нарисован с затылка? Чтобы не было видно глаз.
И еще не видно усов. Бюст нарисован «в обрез», то есть так, чтоб усы остались чуть ниже. Но если столь характерные черты скрыты умышленно – это, если хотите, тоже своего рода примета.
Нетрудно убедиться, заглянув в справочный том к Большому академическому изданию, что Пушкин в своих письмах к друзьям неоднократно упоминал царя Николая. В том числе под следующими скрытными обозначениями: высший цензор, мой цензор. Цензор (с большой буквы), цензор (с маленькой буквы), тот. Того, Тот.
Кто для всех российских подданных Николай? Царь.
А для Пушкина он еще и «мой цензор». То есть, в сущности, второй Снегирев, только года на три моложе, чем московский «фессор».
На рисунке – два профиля. Верхний и нижний. Если тот, верхний – Николай, то кто же другой?
Опять-таки Снегирев? Есть у него и мешки под глазами, и крупная складка возле рта. Однако не все сходится. У настоящего, у Ивана Михайловича, форма головы продолговатая, а тут – скорее круглая, как, например, у М. Т. Каченовского.
Несомненный Снегирев, но почему-то другой.
Вся суть в том, что перед нами два Снегирева, иначе говоря, два цензора.
Не настаивая на точности словесных выражений, попробуем пересказать графическую эпиграмму, вернее – ее вступительную часть.
Тот у меня из головы не выходит.
Другой в том месте сидит, в котором спина теряет свое название.
Острие эпиграммы, ее главная мысль, неожиданная ее концовка, еще не предстала перед нашими глазами. Пришла пора высказать предположение, что не две персоны изображены на рисунке, а три.
В правой верхней части виден угол, образуемый стеной и книжной полкой.
Приглядимся более пристально. Не угол это, а свисающая веревка.
А ниже – что там ниже? Случайное пятно, изъян фотокопии?
Или – такое объяснение уже предлагалось – жандарм, заглядывающий в окно?
Вряд ли жандарм. Более похоже, что ниже запрятана еле заметная, отчасти закрытая книгами, фигурка… висельника.
Попробуем соответственно дополнить текст графической эпиграммы.
Два цензора
Тот у меня из головы не выходит.
Другой в том месте сидит, в котором спина теряет свое название.
А мне – хоть в петлю.
Все подробности рисунка вместились в рамки единого замысла.
Мнимое неумение Пушкина-рисовальщика – не укрывало ли оно обдуманность приемов?
Рисунок относят к 1830 году, к болдинской осени. К тем дням, когда Пушкин писал Плетневу: «До того доходит, что хоть в петлю».
Сей рассказ может показаться сплошной игрой воображения. Однако есть свои точки опоры и в начале и в конце. Приурочение рисунка к болдинской осени, название – «Кабинет в Болдине» – все это предложено Ю. Левиной, многолетним директором Музея в Болдине, и затем повторено Т. Цявловской.
Тот факт, что тревожные мысли о двух цензорах, о Николае и о Бенкендорфе, не выходили у Пушкина из головы, мне стал известен из болдинских писем поэта.
В чем же главная доля моего участия? Лишь в том, что я рассмотрел возможность некоего тематического единства между болдинским рисунком и болдинскими письмами.
За сим продолжим диспут с Ю. Дружниковым. Верны ли его упреки Пушкину? «Пасовал» перед Бенкендорфом, «становился послушным как школяр, терял способность к ответным ходам…»
Кроме весьма неучтивого письма, кроме оскорбительных эпиграмм, предаю огласке несколько «недобрых упоминаний».
«А ‹Бенкендорф› пуще цензора Щеглова, язык и руки связывает…»
«‹Бенкендорф начал› меня дурно принимать и заводить со мною глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила, и черные мысли мной овладели».
«Бенкендорф и перестал› мне писать, и где ‹он› и что ‹он›, до сих пор не ведаю. Каково? То есть, душа моя Плетнев, хоть я и не из иных прочих, так сказать – но до того доходит, что хоть в петлю».
«…‹он›, как баба, у которой долог лишь волос, меня ‹не понимал›…»
Нетрудно отгадать подразумение: «он, как баба, у которой долог лишь волос, а ум короток…».
Откуда взялись сии выпады? Не ищите их в собраниях сочинений. Эти тычки поэт наносил издали, будучи в Болдине, осенью 1830 года.
Согласно нашим разысканиям, письма к Плетневу содержат тайнопись, систему шифровки, заимствованную из переписки греческих повстанцев с начальником Пушкина по министерству иностранных дел, графом Каподистриа.
Подробное обоснование расшифрованных прочтений – в главе «Тайны письмена».
Добрые люди могут сказать: не лучше ли переждать чуток? Вы как нарочно снова позволяете себе те вольности, за которые вас только что упрекнули в 6-м номере «Нового мира» за 1998 год.
«Насколько характерна сегодня такая ситуация, свидетельствует следующая ее копия в уменьшенных масштабах» – так начинается «примеч. ред.» «Нового мира» к залихватски крикливой рецензии на книгу И. Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире». Как известно, И. Гилилов оспаривает причастность Шекспира к написанию «Гамлета», присоединяется к версии, считающей автором графа Рэтленда.
При помощи «примеч. ред.» «Новый мир» наворотил презабавную кучу-малу. Единым махом побиваются Илья Гилилов и Александр Лацис. Таким образом, В. Шекспир приравнивается к П. П. Ершову, «Гамлет» – к «Коньку-Горбунку». Есть изрядный шум и гам, но нет ни одного конкретного возражения против моей публикации «Верните лошадь!». Она была помещена в «Автографе» (№ 12). Ничего, кроме пожимания плечами и закатывания глаз…
