Борис Савинков - Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова
Хотя мое мнение о наружном наблюдении как об основе работы значительно поколебалось, но я все-таки еще полагал, что акты менее значительные, а следовательно, и менее трудные могут быть совершены этим путем. Поэтому покушение на генерала Лауница первоначально строилось по прежнему, общепринятому плану: во главе дела стояли Бэла (Лапина) и ее ближайший помощник Роза Рабинович. Наблюдающими, в качестве торговцев вразнос, были: Сергей Николаевич Моисеенко, брат Бориса Моисеенко, слесарь из Екатеринослава по имени Александр и старик-позолотчик (Сухов), участвовавший вместе с Конопляниковой в приготовлениях к покушению на генерала Мина. Фамилия его, как и товарища Александра, осталась мне неизвестной. В октябре упомянутые лица приступили к делу генерала Лауница, но уже через полтора месяца должны были от него отказаться. Сергей Моисеенко заметил за собой наблюдение, Александр же и старик-позолотчик впоследствии по разным причинам вышли из организации.
Покушение на Столыпина тоже не подвигалось вперед. Наблюдающий состав по-прежнему отмечал каждый выезд Столыпина к царю, но по-прежнему не было возможности приступить к покушению. Только попытка открытого нападения на премьер-министра, в момент его выхода из Зимнего дворца, давала некоторую надежду на успех. Но и от этой попытки нам пришлось отказаться. Этому было несколько причин.
Во-первых, нам не было в точности известно, когда именно Столыпин садится в катер, вернее, время его выхода из дворца было неопределенно. Следовательно, нападающая группа должна была с бомбами в руках ожидать его выхода неопределенное время именно в тех местах, где была сосредоточена охрана: на Дворцовой набережной, на Мойке и на Миллионной. Было более чем вероятно, что нападающие будут заблаговременно замечены филерами.
Во-вторых, даже в случае, если бы нападающие обманули бдительность охраны, нападение с трудом могло увенчаться успехом: Столыпин выходил из подъезда дворца и, перешагнув через тротуар Зимней канавки, спускался к катеру. При первом выстреле он мог повернуть обратно в подъезд и скрыться в неприступном Зимнем дворце. Помешать этому мы не могли.
Азеф устроил собрание членов организации в Териоках, и на собрании этом было решено, по вышеуказанным мотивам, дело Столыпина временно прекратить. Я оставался в Гельсингфорсе, где за мной было учреждено неотступное наблюдение. Я не знал причин этого наблюдения и объяснял его своей случайной встречей на улице с арестовавшим меня в Севастополе агентом охранного отделения Григорьевым.
Тогда же произошел следующий случай.
Сулятицкий, наблюдая в качестве торговца яблоками на Дворцовом мосту за выездами Столыпина, был сперва арестован и отведен в участок, а затем – в охранное отделение. Там его подвергли подробному допросу. Он объяснил, что он крестьянин такой-то губернии, такого-то уезда и волости, приехал в Петербург искать работы и, не найдя ее, принялся за торговлю вразнос; на все остальные вопросы он отзывался непониманием. В охранном отделении усомнились, однако, в подлинности его паспорта, если не в правдивости его слов. В сопровождении одного городового его отправили к мировому судье – он подлежал высылке на родину для удостоверения его личности. Из камеры мирового судьи Сулятицкий бежал.
Азеф отнесся к этому рассказу с таким же недоверием, как некогда я – к рассказу Арона Шпайзмана. Оставшись со мной наедине, он сказал:
– Мне рассказ Малютки (Сулятицкого) не нравится… Правда ли все это?
Я знал Сулятицкого. Я ни на минуту не усомнился в правдивости его слов, я был убежден, что Сулятицкий не может сказать неправды. Я сказал об этом Азефу.
Азеф покачал головой.
– Ты его знаешь… Конечно… Но как ты знаешь его? Разве самые честные люди не становились провокаторами? Мало ли таких примеров? Разве ты можешь поручиться за Малютку?
Я был оскорблен за Сулятицкого. Я решительно и резко сказал, что я ручаюсь за него так же, как за себя.
Азеф ответил лениво, едва роняя слова:
– Ты ручаешься, а я все-таки ему не верю. Арестовали… Привели в участок… К судье… Бежал… Что-то неладно. Я снимаю с себя за него ответственность.
Я ответил, что целиком принимаю эту ответственность на себя.
Азеф умолк. Потом он сказал:
– Ты не успокоил меня, я все-таки не верю Малютке… Но оставим это… Как вести дело дальше?
Я сказал, что для меня нет сомнений, что организация в полном параличе. Я повторил затем Азефу то, что говорил Гоцу: что, по моему мнению, единственный радикальный способ укрепить организацию и поднять террор на надлежащую высоту заключается в применении к нему технических изобретений. Я сказал также, что мы оба устали и не можем с прежним успехом вести дела, ибо наша усталость, несомненно, отражается на их ходе.
Азеф, выслушав меня, согласился со мной:
– Да, – сказал он, – я тоже думаю так. Нам следует заявить Центральному комитету, что мы не можем больше руководить Боевой организацией.
Через несколько дней состоялось второе заседание Центрального комитета, посвященное специально вопросу о Боевой организации. На заседании этом присутствовали кроме Азефа и меня товарищи Натансон, Чернов, Аргунов, Слётов, Крафт и Ракитников. Я говорил от имени своего и Азефа. Я подробно указал на все недостатки принятого метода боевой работы, на неудачи покушений на Дурново и Столыпина. Я заявил, что, по моему мнению, наружное наблюдение бессильно против специальных мер предосторожности, принимаемых министрами; что Дурново был неуловим, а Столыпин путешествует по воде; что открытое нападение по типу максималистов для нас недоступно, ибо организация построена на наружном наблюдении, лишена подвижности, лишена также и боевой инициативы; в наблюдающий состав, естественно, отбираются люди выносливые, терпеливые и пассивные; люди же активной инициативы и революционной дерзости, не находя себе применения в Боевой организации, уходят к максималистам. Я сказал также, что виной этому – рутина нашей боевой работы, виной же этой рутины – мое и Азефа утомление, и сказал также, что радикальное решение боевого вопроса я вижу в технических усовершенствованиях, но что как паллиатив я допускаю увеличение численного состава организации. Оно улучшит наружное наблюдение и, быть может, доведет его до той степени, когда никакие меры, принимаемые министрами, уже не окажутся достаточными. Я сказал еще, что ни Азеф, ни я не можем в настоящее время взять на себя руководство Боевой организацией, какую бы форму она ни приняла, ибо оба мы настоятельно нуждаемся в отдыхе.
