Ольга Волкогонова - Бердяев
Михаил Осоргин так описывал прощание с родиной пассажиров корабля: «В столовой старики, молодежь, дети, все это — изгоняемые неизвестно за что и почему; все это — ненужные для страны элементы с общественными наклонностями и привычкой к независимой мысли. Мне очень хочется провозгласить тост за Европу, за остатки свободного духа, за предстоящий нам отдых и ждущую нас живую работу… Я беру стакан, встаю и, увидев в окно последнюю уходящую в синеву полоску берега России, говорю внезапно и смущенно:
— Выпьем… за счастье России, которая… нас вышвырнула…»[295]
Несмотря на чувство облегчения — отдохнуть от заглядываний власти «под мозговую покрышку», несмотря на чувство ожидания — «приобщиться настоящей культуре», несмотря на чувство незаслуженной обиды — горечь несправедливого изгнания, большинство пассажиров ощущали себя русскими людьми и не могли не думать о России.
На пароходе вместе с Бердяевым находился и отец Владимир Абрикосов, повлиявший в свое время на переход Лидии Юдифовны в католичество. Сначала его приговорили было к расстрелу, но затем заменили расстрел высылкой. У его бывшей жены, матери Екатерины, которая стала монахиней-доминиканкой, судьба была горестнее: она осталась в Москве, вскоре также была арестована и начала свой крестный путь по тюрьмам и ссылкам, завершившийся в 1935 году в Бутырской тюрьме. Лунным тихим вечером (на море был штиль) Лидия Юдифовна стояла с отцом Владимиром на палубе и гадала: как сложится дальше их судьба?
30 сентября пароход прибыл в Штеттин. Среди пассажиров откуда-то пронесся слух, что их на берегу будут встречать представители русской эмиграции. «И все заволновались и стали думать, как на эту встречу отвечать. Собрались профессора, было довольно длительное совещание с участием Бердяева, Ильина, Франка, Кизеветтера, Вышеславцева и других. И выработали они общий ответ на предполагаемую встречу»[296], — вспоминала находившаяся на том пароходе В. Рещикова (в девичестве — Угримова). Но приплывших никто не встречал, они вышли на совершенно пустой причал. Так началась эмигрантская биография философа.
Позволю себе здесь небольшое отступление, которое сделает более понятным те условия, в которые попали Бердяевы в своей европейской «ссылке». Исход из России огромного числа людей (по некоторым данным — от двух до трех миллионов) после Октябрьской революции стал уникальным явлением в европейской истории. Русская эмиграция была феноменом политическим. Причины, по которым люди самых разных социальных слоев и групп — казаки и крестьяне, офицеры и инженеры, артисты и художники, университетские профессора и писатели — покинули родину, имели прежде всего политический характер. Но уникальность русского рассеяния состояла не в политических пристрастиях, а в исключительно высоком образовательном и культурном уровне послереволюционной эмиграции. Уровень этот был значительно выше, чем в самой России, выше, чем в других странах, которые предоставили убежище русским беженцам. Результатом этого стала редкая ситуация, когда разные культурные традиции вступили в многолетний непосредственный диалог. Один из известных историографов русской эмиграции П. Е. Ковалевский в этой связи отмечал, что «русское рассеяние было в 1920–1940 годах одной из движущих сил европейской культуры»[297]. С ним трудно не согласиться, если вспомнить хотя бы некоторые имена русских эмигрантов, внесших свой вклад в мировую культурную «копилку»: писателей и поэтов И. А. Бунина (отмеченного Нобелевской премией), Д. С. Мережковского, 3. Н. Гиппиус, М. И. Цветаеву (вернувшуюся в СССР лишь в 1939 году и трагически погибшую уже в 1941-м, Вяч. И. Иванова, Г. В. Иванова, И. С. Шмелева, Б. К. Зайцева, М. А. Алданова, А. И. Куприна (вернувшегося в СССР в 1937 году, за год до смерти, уже больным), А. Т. Аверченко, Н. Н. Берберову, В. Ф. Ходасевича, И. В. Одоевцеву, К. Д. Бальмонта, А. М. Ремизова, Н. А. Тэффи, И. Северянина, Н. А. Оцупа, Г. В. Адамовича, М. А. Осоргина, Г. Газданова и других; художников И. Я. Билибина, Ф. А. Малявина (чья серия картин «Бабы» стала одним из самых запоминающихся изображений национального характера), «мирискусников» К. А. Сомова, А. Н. Бенуа, Л. С. Бакста, основателя абстрактного искусства В. В. Кандинского, прославившегося своими пейзажами и театральными работами К. А. Коровина, известного портретиста Ю. П. Анненкова и многих других. Русская музыка тоже имела своих «послов» в зарубежье: композиторы А. К. Глазунов, А. Т. Гречанинов, С. В. Рахманинов, И. Ф. Стравинский, непревзойденный бас Ф. И. Шаляпин, многочисленные прославленные хоры — под руководством С. Жарова, имени атамана Платова, Донских казаков. В Париже была создана даже Русская консерватория им. С. Рахманинова, при которой существовала и балетная студия С. М. Лифаря, ставшего вслед за В. Ф. Нижинским ведущим европейским хореографом, — за океаном эту роль играл Дж. Баланчин, покинувший советскую Россию в 1924 году. Знаменитые балеты, организованные С. П. Дягилевым, оформленные А. Н. Бенуа, Н. С. Гончаровой, М. В. Добужинским, Л. С. Бакстом, стали яркими событиями культурной жизни Франции. С именами Анны Павловой и Сержа Лифаря связана новая страница в балете, что позволило прославленному балетмейстеру сказать: «Мы с гордостью утверждаем, что мировой балет всей первой половины XX века есть создание балетных сил русской эмиграции»[298]. Свой след в мировой науке оставили и русские ученые. Конечно, для широкой публики одними из самых известных являются имена работавших в США изобретателя вертолета (и убежденного монархиста!) И. И. Сикорского и профессора физики В. К. Зворыкина, сделавшего многое для развития современного телевидения и радио, но, конечно, среди эмигрантов оказались и другие ученые с мировыми именами: академик С. Н. Виноградский, работавший в Пастеровском институте, геолог Н. И. Андрусов, химики В. Н. Ипатьев и А. Е. Чичибабин, археолог М. И. Ростовцев, впервые предложивший классификацию скифских курганов, известный египтолог В. С. Голенищев, сформировавший образ социологии XX века П. А. Сорокин, филологи Б. Г. Унбегаун, Ю. С. Коловрат-Червинский, Р. О. Якобсон и многие, многие другие. Почти все оригинальные русские философы первой половины XX столетия тоже оказались за границей: в советской России места свободному философствованию не было. Поэтому традиции Серебряного века русской культуры, религиозной и идеалистической философии были продолжены вне пределов СССР.
Оказавшись за рубежом, русские эмигранты по-прежнему считали себя гражданами России, людьми русской культуры. Первоначально их ассимиляции препятствовало твердое убеждение большинства, что их отъезд — явление временное, что скоро они вновь смогут вернуться на родину. Отсюда — стремление сохранить язык, обычаи, дать русское воспитание детям. Позднее, когда эти надежды стали угасать после очевидного поражения Белого движения в 1920 году, эмиграцию поддерживало осознание своей особой задачи, особой духовной миссии — сохранить и развить русскую культуру, не дать прерваться традиции, сделать то, что не могло быть сделано в условиях тоталитарной советской России. Нищие в большинстве своем люди организовывали библиотеки, школы, семинарии, институты, академии, выпускали газеты и журналы, устраивали выставки и конференции. Был создан особый мир русской эмиграции — Зарубежная Россия. Таким образом, образовалось как бы два потока русской культуры — внутри страны и за ее пределами, причем с точки зрения своего вклада именно зарубежье оказалось более продуктивным.
