Айседора Дункан - Моя жизнь. Встречи с Есениным
— Коммунизм является единственным выходом для мира!
Три спектакля Дункан в «Карнеги-холл» прошли с большим успехом и благополучно заканчивались, несмотря на выступления Айседоры с речами о Советской России.
Но последствия сказались очень скоро. Начавшееся в Филадельфии турне приостановилось: мэр Индианополя испугался «большевистских речей» Айседоры и запретил ей въезд в город.
Юрок дал мэру от имени Дункан обязательство, что она не будет выступать с речами, но на первом же спектакле Айседора произнесла, как выразились местные газеты, «одну из своих наиболее ярких речей о коммунистической России».
Наутро репортеры сообщили Дункан, что ей навсегда запрещен въезд в Индианополь. И Дункан и Есенин равнодушно выслушали эту «сенсационную» новость. Но Юрок нервничал и предупредил Айседору, что первый, самый незначительный инцидент приведет к отмене турне.
В Милуоки он не допустил к ней корреспондентов и объявил, что Дункан никого не принимает, но на банкете, где чествовали ее и Есенина, она опять высказалась всласть.
В Бостоне ее выступление вызвало скандал. В партер была введена конная полиция. Вдобавок ко всему Есенин, открыв за сценой окно, собрал целую толпу бостонцев и с помощью какого-то добровольного переводчика рассказывал правду о жизни новой России.
Турне прекратилось. Но в Нью-Йорке Дункан продолжала выступать, и, как она и Есенин мне рассказывали, двенадцать раз после ее спектаклей, неизменно заканчивающихся «Интернационалом», «зеленая карета» отвозила Айседору в полицию. Правда, дело ограничивалось взятием с нее подписки о невыезде.
Но газеты взбесились, набрасываясь и на Дункан, и на Есенина. Они приписывали Есенину дебоши, которых не было, раздували в скандал каждое резкое высказывание Есенина, его недовольство американскими нравами и чувство разочарования, какое он испытывал в этой стране.
Есенин нервничал.
Была и еще одна причина «взрывчатого» состояния Есенина (об этом мне рассказывала Дункан): он считал, что Америка не приняла и не оценила его как поэта.
Если бы сейчас он был жив! И поехал бы в Америку… Он увидал бы, какой прием был бы теперь ему оказан, насколько там его теперь знают как поэта! А тогда сенсация была лишь в том, что мировая знаменитость Айседора Дункан приехала из «большевистской Москвы», да еще в сопровождении молодого известного советского поэта, ставшего ее мужем.
В последующие годы вести об Есенине прорывались туда из удушливого тумана легенд и вздорных выдумок, окружавшего Есенина, развеять который удалось лишь значительно позже. Недавно на одном из кинофестивалей в Москве демонстрировался английский широкоэкранный цветной фильм «Айседора» с кинозвездой Ванессой Редгрейв в роли Дункан. Несмотря на старания режиссера втиснуть актрису в рамки легковесного и фантастического сценария, ее художественное чутье позволило ей в большой мере донести до зрителей образ Айседоры, добиваясь подчас и внешнего сходства. Я получил от Ванессы Редгрейв фотографии и письмо, в котором она пишет, что, к сожалению, лишь после съемок она смогла прочитать мою большую книгу «Айседора Дункан. Годы в России», изданную тогда через АПН в Лондоне и в Нью-Йорке на английском языке (но ей перевели отрывки из первого издания «Встреч с Есениным»).
Однако образ Есенина, одного из величайших лириков современья, искажен невероятно. Неужели создатели фильма не могли найти актера, хотя бы внешне похожего на Есенина, прекрасное лицо которого с его обаянием, детской улыбкой и синевой глаз любимо и знакомо сотням миллионов почитателей его поэзии?
Самым высшим наказанием для авторов фильма за такую дискредитацию было то, что у советских зрителей подобное искажение образа поэта вызывало не взрыв возмущения, а лишь веселый смех всего зрительного зала.
Советское посольство в Лондоне прислало в АПН свыше пятидесяти рецензий на книгу «Айседора Дункан. Годы в России» из газет и журналов Англии, Америки, Австралии, Новой Зеландии, из Голландии, Ирландии и Шотландии и даже из Африки — из Замбии и Танзании. Из этих рецензий видно, что теперь многим читателям за границей стал известен и понятен настоящий Есенин.
Речи Айседоры, газетный шум привели к тому, что Дункан была лишена американского гражданства — «за красную пропаганду». Ей и Есенину было предложено покинуть Соединенные Штаты.
Уезжая из Америки, Дункан заявила журналистам:
— Если бы я приехала в эту страну как большой финансист за займом, мне был бы оказан великолепный прием, но так как я приехала как признанная артистка, меня направили на «Остров слез» в качестве опасного человека и опасного революционера. Я не анархист и не большевик. Мой муж и я являемся революционерами, какими были все художники, заслуживающие этого звания. Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить свой след в мире сегодняшнего дня.
Эти ее слова были напечатаны в газетах наутро после отплытия Дункан и Есенина от берегов Америки.
А Есенин писал в «Известиях»:
«…Сила железобетона, громада зданий стиснули мозг американца и сузили его зрение. Нравы американцев напоминают незабвенные гоголевской памяти нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Как у последних не было города лучше Полтавы, так и у первых нет лучше и культурнее страны, чем Америка.
— Слушайте, — говорил мне один американец, — я знаю Европу. Не спорьте со мной. Я изъездил всю Грецию, я видел Парфенон. Но все это для меня не ново. Знаете ли, что в штате Теннесси у нас есть Парфенон гораздо новее и лучше?
От таких слов смеяться и плакать хочется. Эти слова замечательно характеризуют Америку во всем, что составляет ее культуру внутреннюю!..»
13 февраля одна из вечерних парижских газет напечатала заметку:
«Сегодня «Марди-Гра» («Марди-Гра» — «жирный вторник», масленица) была расстроена по двум причинам: первая — шел дождь, а вторая — исчезновение Айседоры Дункан. Ее поклонники надеялись, что ее приезд окажется светлым серебряным лучом в этом проклятии дождя, который на два дня окутал столицу Франции. Однако после своей высадки с «Джорджа Вашингтона» в Шербурге она укрылась где-то отшельником во Франции…»
Но Дункан и Есенин были уже в Париже.
В Париже Есенин много работал над сборником «Исповедь хулигана» (он вышел в переводе Ф. Элленсона и М. Милославской) и даже занимался английским.
Но его уже давно тянуло на Родину.
В Париже Есенин писал про «низенький» «родительский дом»:
Я любил этот дом деревянный,
В бревнах теплилась грозная морщь,
Наша печь как-то дико и странно
Завывала в дождливую ночь.
И еще:
