Анатолий Наумов - Посмертно подсудимый
Существует и иная трактовка комментируемой строки о «договорах». П. Бартенев, рецензируя первый выпуск издания «Пушкин и его современники» (1903), писал: «Всего важнее восстановить произведения поэта, как они были приготовлены им самим к оглашению или как он что написал, но не мог напечатать по условиям цензурным или каким иным. Так, например, Онегина и Ленского в их деревенских беседах занимали, конечно, не племен минувших договоры, а заговоры: тогдашнее юношество знало все подробности французской революции, а договоры политические не могли занимать молодых друзей» (П. И. Бартенев. О Пушкине. М., 1992. С. 311). Н. А. Бродский считал, что это значение Бартенева заслуживает внимания (см. Н. А. Бродский. Евгений Онегин. Роман А. С. Пушкина. М., 1950, с. 144). Нам же, напротив, представляется, что указанное противопоставление интересов современной Онегину и Ленскому молодежи к подробностям французской революции и к проблеме общественного договора, во-первых, ничем не обосновано. А во-вторых, эти интересы не могли противоречить один другому ввиду их едва ли не полного соответствия («подробности французской революции») во многом были связаны с обоснованием насильственного революционного низвержения феодальных порядков, вытекающего именно из доктрины общественного договора Руссо, почему деятели французской революции и были столь воодушевлены его идеями. Сохранились свидетельства, что, например, «друг народа» Марат (Жан Поль Марат (1743–1793) – один из выдающихся деятелей французской революции – радикального крыла – якобинцев) публично читал на улицах Парижа перед революционно настроенной массой фрагменты «Общественного договора» Руссо, а председатель Национального Собрания Бром указывал, что «французы сознают, чем они обязаны тому, кто в своем „Общественном договоре“ вернул людям равенство прав, а народам – узурпированный у них суверенитет» (см. Н. А. Бродский. Указ. соч., с. 82).
В литературоведении отсутствует единое толкование и строки «плоды наук, добро и зло». Н. А. Бродский считал, что «под плодами наук» Пушкин имел в виду тему практического применения научной теоретической мысли, активно обсуждавшуюся в среде тех дворян, которые искали выхода из тупика крепостного хозяйства и пытались применением машинной техники поднять собственное хозяйство, и естественно, что Онегина и Ленского, как молодых и образованных богатых помещиков, тема эта не могла не волновать (см. Н. А. Бродский. Указ. соч., с. 144). По мнению Ю. М. Лотмана, поводом для спора между друзьями явилась идея трактата Руссо «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов» (1750), в котором тот высказал убеждение в ложности направления всей человеческой цивилизации (см. Ю. М. Лотман. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий С. 194). М. П. Алексеев объяснял предмет спора иначе, указав, что Онегин и Ленский «могли спорить на тему о науке и более общем смысле – ее общественном назначении и о результатах ее применения к практической жизни» (М. П. Алексеев. Пушкин. Сравнительно-исторической исследование. Л., 1984. С. 24). Представляется, что все эти точки зрения вовсе не противоречат друг другу и каждый из трех указанных аспектов вполне мог обсуждаться пушкинскими героями.
К вопросам государственного устройства Пушкин вновь и вновь возвращается в Михайловской ссылке. Например, к вопросам о пределах насилия при революционных переворотах (о «цареубийственном кинжале» Якушкина). При этом, как и при написании оды «Вольность», он обращается и к опыту Великой французской революции. Особенно ярко это проявилось в элегии «Андрей Шенье», написанной за несколько месяцев до декабрьских событий. Андрей Шенье – французский поэт. Вначале он принимал самое решительное участие в революции, но при этом оставался в рядах умеренных, примыкал к жирондистам, а перед арестом выступил в защиту короля. Это послужило поводом к его аресту и обвинению в участии в монархическом заговоре, в результате чего он в 1784 году был казнен накануне падения диктатуры Робеспьера. Как и в оде «Вольность», Пушкин признает, что свержение Людовика XV было законным, так как он попрал права народа. Но его свержение и казнь привели к новой диктатуре и новым казням и, следовательно, к новым беззакониям:
От пелены предрассуждений
Разоблачался ветхий трон;
Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: Блаженство!
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
После восстания декабристов эти строки вполне можно было понять как откровенный намек на недавние события на Сенатской площади. Более того, как отмечалось, эти стихи так многими читателями и понимались и поэтому распространялись в рукописных списках заглавием «На 14 декабря», что и послужило поводом для жандармского расследования и военно-судного дела о распространении этих стихов.
Однако в Михайловском в проблеме государственной власти наряду с уже традиционным для поэта выяснением соотношения власти и закона на первый план выступает проблема власти и народа, роли народа в историческом процессе, в борьбе монарха за власть, в дворцовых переворотах. Думается, что все эти вопросы волновали поэта не только в чисто практическом плане, но и в историческо-теоретическом. Осмысливание причин поражения революционных сил в Западной Европе неумолимо возвращало его к спору о стратегии и тактике дворянских революционеров своего времени – членов тайных обществ. Наиболее отчетливо эти государственно-политические взгляды и раздумья поэта нашли свое отражение в художественной форме в трагедии «Борис Годунов». Написана она была в Михайловском в период с декабря 1824 по ноябрь 1825 года. Историческим фоном трагедии поэт избрал сложнейший период российской истории – события так называемого Смутного времени (начало XVII в.). Этот короткий исторический период царствования в России Бориса Годунова объединяет и смену царей, и нашествие на Россию иноземных захватчиков, и народные бунты и восстания, и, что особенно повлияло на дальнейшее развитие Российского государства, введение крепостного права. Все это казалось Пушкину не далеким, а очень близким к жизни современной ему России. Так, прочитав X и XI тома «Истории Государства Российского» Карамзина, в которых шла речь об этом времени, поэт писал Н. Раевскому и Жуковскому: «Это злободневно, как свежая газета».
Центральная идея трагедии – взаимосвязь народа и царской власти. По мнению царей, и Бориса в том числе, единственным средством удержания в узде народных масс, противостоящих царской власти, является их жестокое устрашение:
