Илиодор - Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)
Но, с другой стороны, все так же остается совершенно неясным, чем же сумел Р. так убедить в своих высоких духовных качествах семью Головиных, что для них, с 1910 г., не существовало другого авторитета, кроме Р., и в доме их он держал себя как родной человек. Недаром старая Головина говорила, вздыхая от полноты чувств: «Григ. Еф. я люблю как родного брата, и чем больше я его узнаю, тем больше ценю».
Как я уже сказала, деловых отношений между Р. и Головиными не существовало, чему ясным доказательством служат запутанные денежные дела семьи, которые за годы нашего знакомства только все больше усложнялись, а никак не приходили в блестящее состояние. О любовных чувствах не может быть речи, эти чувства, согласно старой пословице, что кошель, их никак не скроешь. Рано или поздно тем или иным способом, а человек должен выдать себя. И я, проводившая с ними иногда целые дни, не могла бы этого не заметить. Остается, следовательно, последнее: Р. как-то так сумел овладеть их разумом и сердцем, их волей, что они, действительно, видели черное белым, а белое черным. Ведь недаром же существует сила внушения, а ее не отрицает никто!
В то время по Петербургу ходила сплетня, переданная мне одной из посетительниц Р., о том, как в Царском Селе Р. пригласил к себе «помолиться» одну совсем молоденькую жену л<ейб>-гвардейца свиты ее В<еличества> и та потом очутилась почему-то в полугорячечном состоянии на вокзале Цар<ского> Села, была привезена в Петерб<ург> случайно встретившим ее знакомым и, прохворав три недели, написала царице письмо с какими-то кошмарными разоблачениями. Но следствием этого письма явилась ссылка ее мужа в Дагестанский полк на Кавказ, а с тем вместе и ее. Если допустить, что это правда, а я думаю, что не ошибусь, утверждая это, то почему же не подумать, что была та крепость Р. поклонниц, которым нужна была его святость, «à tout prix»[58]. Одним словом – подвижник и «отшельник» 20-го века. Но, конечно, надо думать, что далеко не все темные дела Р. были известны Головиным, и, при его ловкости и хитрости, он, без сомнения, умел утаивать львиную долю из них, а если открывалось что-нибудь неблаговидное, то это сейчас же можно было свалить на бесов, которые только и ищут, как бы им поддеть праведника – с грешным человеком чего время зря терять – все равно будет в аду, а вот сокрушить праведника – это то, над чем стоит постараться! И в этих «искушениях» такие непогрешимые поклонницы видели лишнее подтверждение святости их праведника Р. Когда я иногда заговаривала с Муней насчет неуместности вмешательства Р. в политику, она мне отвечала всегда очень коротко и раз сказала, сильно волнуясь: «Знаете, Григ. Еф. приписывают гораздо больше влияния, чем он имеет на самом деле. И ведь все, что посоветует он, – все это бывает к лучшему.
А без Гр. Еф. они бы еще хуже поступали. Вы не можете себе вообразить, чего ему стоит удержать их иногда от опрометчивых поступков. И далеко не всегда слова Гр. Еф. имеют действие. Вспомните, летом (дело было в 1915 г.) думу распустили. Гр. Еф. тогда очень отговаривал, но явилось другое влияние, сильнейшее, а Гр. Еф. даже захворал, когда разогнали думу, и все время твердил: «Ну значит, тому и быть, сами в петлю лезут». И, кроме того, от него хотят невозможного: он сам и жизнь его настолько своеобразны, что и понятия о жизни у него совсем другие, чем у всех, и ему часто видно то, что для всех еще закрыто, и он иногда просто не понимает: чего хотят и из-за чего враждуют разные партии и которая права». – «Ну а как к нему относится царь?» – спросила я. Муня покачала головой: «Это очень трудно сказать; конечно, царь считает Гр. Еф. другом и знает, что только он один говорит ему всегда правду, иногда грубую, резкую, но всегда правду, а он ее ни от кого не слышит! Но, с другой стороны, у царя есть область, в которую он никого не допускает: это его самодержавие. У него к нему какое-то болезненное отношение, и самый любимый советчик может мгновенно сделаться его врагом, если он заметит в нем хоть намек на желание ограничить эту власть. Кроме того, он очень подозрителен; Гр. Еф. часто рассказывает, как он спрашивает в раздражении: «Григорий, царь я или нет?» – если он думает, что ему хотят внушить, как надо поступить. Можно, правда, подумать, что ему по какой-то иронии судьбы передалась черта Ивана Грозного! И, кроме того, он очень упрям и часто из одного упрямства поступает наоборот, так что Григ. Еф. с ним приходится очень трудно». Сомневаться в искренности слов Муни не приходится, какая ей нужда была передо мной притворяться? А что касается до царской семьи и взаимоотношений царя и Р. – то кому как не ей было их знать: она постоянно бывала у Вырубовой, и та и Сана Пистелькорс у Головиных, а ближе никого не было к царской семье.
Когда поднялось шушуканье по поводу близости Р. с банкиром Д. Л. Рубинштейном, которого называли чуть не немецким шпионом, я как-то спросила Муню, какие у Р. дела с ним. Но она ничуть не смутилась и ответила покойно, как всегда: «Он добрый, Рубинштейн, и очень богат; денег он дает Гр. Еф. на добрые дела сколько бы он ни попросил. Руб. целый лазарет содержит на свой счет. А какими путями он достает эти деньги, не все ли равно? Важно, что он бедным помогает». В данном случае Муня, конечно, повторяет слова Р., говорящего, что все равно, кто делает добрые дела, мошенник или честный человек, да еще Р. мошенника ценит сортом повыше, потому что он может раскаяться, а честному человеку каяться не в чем, а по Р. без раскаянья не может быть «радости духа», значит, быть мошенником лучше.
Раз я стала говорить с Муней о том, почему Р. отрицает свою интимную близость с Лохтиной, хотя в ее дневниках об этом написаны исчерпывающие данные. Но Муня с обычным своим ясным взглядом сказала тихо: «Гр. Еф. и Ольг. Влад. настолько исключительны и стоят на такой высоте, что мы не можем разбирать ничего, что их касается, простыми словами. Многое из того, что писала Ольг. Влад., никто не может прочесть как следует и понять, что она хотела этим сказать, а Гр. Еф. так далек от греховных помыслов, что не понимает иной раз, что ему приписывают». – «Но позвольте, Мария Евг., – перебила я ее, – ведь вы же допускаете у Григ. Еф. отношения с женщинами и не такие, какие он имеет с вами?» Муня ответила с колебанием: «Конечно, я допускаю, но я опять повторяю, что мы с вами многого не можем понять, вот потому я и говорила, что предпочла бы, если бы этого не было совсем. Но он-то знает, зачем он это делает и зачем от нас скрыто то, что ему ясно, вот потому-то многие о нем соблазняются. А все действия Гр. Еф. имеют глубокий тайный смысл!»
Вот так «тайный»! Но, не смущаясь моим растерянным видом, Муня спокойно продолжала: «Для меня по отношению к Гр. Еф. не было никогда сомнений, и мне грустно только то, что вы лишаете себя такой большой радости, как духовное общение с ним. Его так мало знают, а между тем поучения Гр. Еф. так глубоки». Здесь я не удержалась и напомнила Муне о вышедшей осенью 1915 г. книжке Р. «Мысли и поучения», очень нелепой, которую его же поклонницы постарались тут же скупить и удалить с рынка. Муня немного смутилась и отвела разговор, сказав, что книжка вышла без ее содействия.
