Анатолий Максимов - Главная тайна ГРУ
К этой выписке из «Записок» Олег Владимирович сделал пометку, подчеркнув слова: «характер», «мотивы», «взгляды». А на полях добавил: «Это их понятие наших мотивов, которые они хотели бы видеть, и мы помогли им увидеть их. Как и Гитлер, они просчитались в главном: народ не хочет «американского образа жизни». Ему ближе понятие «коллективизм». Примеры? Гражданская война, война, восстановление!» Значит, Олег Владимирович не поверил, что коллективизм нашего народа был разрушен в восьмидесятых-девяностых годах?!
Меня волновал вопрос: что он взял за основу своей рукописи? В его трактовке? И я пошел в его кабинет — комнату метров на восемь. Хотелось почувствовать душу человека через вещи, его окружавшие.
Над столом висела карта фронтов в годы войны со стрелами в глубь Европы и Германии. Булавками с флажками, видимо, обозначался боевой путь его дивизии и самого Олега Владимировича. Рядом с картой его фотография в группе участников войны, возможно, где-то в начале сорок третьего года — погоны у всех еще топорщились от новизны.
Стол небольшой, но выделки старой, массивный. На столе — ничего лишнего — простой глиняный кувшинчик с ручками и карандашами. Старая стеклянная чернильница фигурного литья с засохшими чернилами. Камень белого известняка с веретенообразной ракушкой в нем. На стене слева, в проеме между полками, старинные карманные часы, возможно, еще дореволюционного времени. Кресло деревянное с овальной удобной спинкой и подлокотниками.
Книги на полках: о войне — мемуары и записки, Шолохов, Евгений Долматовский («Автографы Победы»), другие. Отдельные томики Симонова, включая его солдатские мемуары. Между книгами я увидел фотографии — это были снимки жены и дочерей. Видимо, он не решался выставлять их напоказ — здесь бывали люди и лишние расспросы ему были ни к чему.
Прежде чем оставить меня одного, Валентина Николаевна проводила меня в этот кабинет и, перехватив мой взгляд на книги, стала как бы комментировать особенности личной библиотеки Олега Владимировича.
— Вот здесь стояла двенадцатитомная энциклопедия «Вторая мировая война». В конце прошлого года он передал ее в общую городскую библиотеку… Выписывал «толстые журналы» — ну там: «Новый мир», «Москва», «Наш современник»… И другие, которые, прочитав, передавал в библиотеку…
Помолчав, моя собеседница и добрый гид по домику добавила:
— Где-то в конце семидесятых, когда он остался один, подписку стал оформлять прямо в библиотеку…
— А школе он помогал? — старался я поддержать разговор о личности Олега Владимировича.
— Конечно, журналы «Знание — сила», «Техника — молодежи», «Вокруг света» — все шло в школу… Нам он передал подшивки этих журналов за много лет… Все это было от него…
Оглядывая библиотеку, Валентина Николаевна продолжала:
— Более того. После девяносто первого года деньги стали стремительно терять силу. И Олег Владимирович один из первых почувствовал эту тенденцию. И знаете, что он сделал? — загадочно посмотрела на меня директриса.
Я пожал плечами, вспоминая, как я и мое окружение теряли деньги в сберкассах — хотя и не столь уж большие, но все же накопления. И мне оставалось только развести руками, что могло означать: тогда все мы попались…
Моя собеседница меня поняла правильно и с расстановкой произнесла:
— Он свои сбережения в сберкассе и те, что, видимо, были у него дома, передал школе… Школе! Это от него можно было ожидать, но это была огромная сумма…
— И сколько, если не секрет?
— Более двадцати пяти тысяч рублей. Теми, старыми, деревянными, как ехидничают сейчас… На копейки можно было путешествовать… — в сердцах высказалась Валентина Николаевна. — Точнее, деньги он не отдал школе — они теряли силу. Но купил на них то, что я ему подсказала. По списку: кирпич, железо кровельное, краску, даже трубы для отопления… Кое-что будет лежать и ждать своего часа… Че-ло-век!
Разговор продолжался, и я спросил, указывая на словари и справочники:
— Он что, занимался переводами?
— Переводил, и именно эти деньги шли школе. Через подписку, а затем — эти 25 000…
— Но кроме английских словарей, здесь еще и французские, итальянские и даже немецкий? Почему? — поинтересовался я.
— Матушка его знала эти языки и занималась переводами, получая по почте рукописи и возвращая их тем же путем…
Теперь, стоя перед скромным книжным богатством его кабинета, я обратил внимание, что там не было ничего о нем самом — ни одной книги. Их я нашел в столе — это говорило о том, что он продолжал играть свою трагическую роль в уединенном уголке России. Играть, скрывая свое прошлое — ведь в книгах было полно его фотографий.
Я вернулся к столу в гостиной и принялся внимательно листать рукопись. С первых строк стало понятным, что Олег Владимирович дискутировал с создателем «Записок Пеньковского», которые у нас вышли лишь в 2000 году. Но, видимо, он их не увидел.
Как позднее я убедился, что это был фактически построчный анализ и комментарий к западной версии «Записок» (у нас «Записки из тайника»). Он даже сохранил заголовки глав, включая предисловие автора к каждой из них. Получилось всего десять глав с эпилогом «Суд».
Естественно, комментарию подверглись лишь значимые моменты, ибо «Записки» содержали более четырехсот страниц. Позднее я понял: он работал только над предисловиями автора к главам, оставив на его совести его «личные» заметки о системе, в которой мы жили, или, например, что из себя представляло ГРУ.
Вот глава «От автора». А автор — Фрэнк Джибни, который в «соавторстве» с ЦРУ и СИС подготовил эти «Записки» еще в середине шестидесятых годов.
Олег Владимирович обращается к Джибни:
«Джибни говорит: «…текст этой книги основан на трех документальных источниках: на записках самого Пеньковского в том виде, как они были доставлены из Советского Союза; на официальном отчете о процессе Пеньковский — Винн, опубликованном издательством «Политическая литература» в 1963 году, а также на сообщениях прессы и материалах дискуссий, связанных с арестом Пеньковского и судом над ним, которые появились в Европе, США и даже в Советском Союзе. Кроме того, я располагал информацией, полученной в результате продолжительных бесед с Гревиллом Винном…»
Комментарий Олега Владимировича:
«…записок как таковых не было. Это — синтез из моих бесед в Лондоне и Париже. А Винн мог дать только то, что я ему подсказывал в силу оперативной необходимости.
Блеф заключался в том, что Дерябин, беглец из КГБ, прекрасно знал, откуда «записки» — это были магнитофонные записи тех самых семнадцати бесед со мной четырех офицеров СИС и ЦРУ в Англии и Франции.
