Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
Муравьев жестом пригласил к столу, но Бестужев сначала пожал руки офицерам. Узколицый, щупленький — эполеты, казалось, еле держались на плечах — Венцель глянул на Бестужева большими совиными глазами. Корсаков и Буссе, сидевшие через стол, молоды, на вид — не более тридцати. Бестужев давно знал Михаила Семеновича, а вот Буссе видел впервые. Рукопожатия их — не то, что у Венцеля, — крепкие, жесткие.
— Спасибо за добрые слова и доверие, — волнуясь, но хорошо владея собой, сказал Бестужев. Голос у него приятен, хотя и глуховат, с хрипотцой. — Однако нам нужны не только хорошие корабли, но и морские крепости.
— Один из форпостов уже есть — Николаевск.
— Ему там не место, — возразил Бестужев.
— Отчего же? — в нарочитой мягкости Муравьева послышались нотки раздражения.
— Николаевск никогда не станет ни военным портом, ни крупным торговым центром — большим кораблям мели мешают, а зимой — льды. Какой там порт и какой флот?
— Помните, ваше превосходительство, — обратился Корсаков к Муравьеву, — Невельской тоже твердил: порт — флот, флот — порт.
— Михаил Семенович, — сказал Бестужев, — из устья Амура мы сможем только сложа руки любоваться торговой деятельностью других народов. А чтобы завести настоящий флот, надо найти незамерзающие порты южнее.
— Вы, моряки, очень прихотливы, — сухо сказал Муравьев, явно недовольный словами Бестужева, — давайте опустимся на грешную землю. Вчера Зимин и Серебренников отправили часть груза. Вам надо немедля выехать в Читу. Баржи строятся в Атамановке, Нерчинске, Бянкине. Необходимо ускорить их строительство, чтобы сразу после ледохода загрузить и отправить в путь. Иначе потеря одного дня в начале пути обернется неделями в конце…
— Строят баржи каторжные, — сказал Корсаков, — экипажи придется набрать из них же. Нужна судовая полиция…
— Не обойтись ли без нее? — заметил Бестужев.
— У вас будет более четырехсот уголовных. Как же без охраны? Груза-то на тысячи рублей…
— Не менее сложное дело — дипломатия, — продолжил Муравьев. — Простые китайцы относятся к нам корошо, но сановники чинят препятствия. Возьмите подарки, угощения. Купцы насчет этого предупреждены. При встрече с официальными лицами ссылайтесь на меня, а также на то, что для переговоров об Амуре в Пекин едет Путятин.
— Ефим Васильевич? В Пекин? — переспросил Бестужев.
— Да, министр иностранных дел Горчаков наделил его особыми полномочиями, и он должен ехать через Кяхту. И последнее — относительно плавания в Америку.
Это поручение уже государственное. Нужно закупить несколько речных и морских судов, но не парусники — только винтовые корабли. — Муравьев встал. Поняв, что беседа окончена, поднялись и остальные.
ДМИТРИЙ ЗАВАЛИШИН
Крытая кошевка быстро мчалась по голубому льду Байкала, обгоняя обозы с грузом. Бестужев сидел рядом с Павлом Пономаревым, земляком из Селенгинска который согласился поехать в качестве помощника Солнце заливало просторы Байкала над которым ослепительными секирами сверкали гольцы Хамар-Дабана.
Заночевав в селе Посольском, они двинулись вдоль Селенги. Живописна санная дорога у Троицка, Ильинки, у скал, близ Мандрика, где зимник проложен напрямик по льду реки. После ночлега в Верхкеудинске они направились вверх по Уде, по Хоринской степи. Места эти хорошо знакомы — Бестужев прошел тут пешком, когда их переводили из Читы в Петровский Завод осенью 1830 года. Многих уж нет, а те, кто живы, почти все уехали на запад, и лишь один он отправился на восток.
А тогда, двадцать семь лет назад, шествие возглавлял Завалишин. Невысокого роста, в шляпе с широчайшими полями, в черном балахоне собственного покроя и шитья, с длинным посохом в одной руке и библией — в другой, Дмитрий, видимо, представлял себя главой Вселенского ордена спасения, о создании которого мечтал еще до восстания. Но пастырь выглядел скорее смешно, чем величественно.
Неудовлетворенное стремление к особому предназначению сказывалось у него еще в каземате. Когда Завалишина избрали артельщиком коммуны, он начал навязывать свое мнение в вопросах не только хозяйственных. Вскоре это надоело соузникам, и они назначили другого артельщика. Но во время перехода он с удовольствием взял на себя роль вожака, тем более что против этого никто не возражал.
Однако комичен был не только «вожак». Декабристы одеты были кто во что горазд: Волконский в женской кацавейке, Якушкин — в короткой детской курточке. Одни шли в долгополых пономарских сюртуках, другие — в блузах, испанских мантиях. Жители попутных сел, напуганные россказнями о «секретных» — государственных преступниках, с удивлением глядели на пеструю толпу людей, вовсе не похожих на головорезов. Окажись здесь какой-нибудь европеец, он принял бы их за сумасшедших, выведенных па прогулку из дома призрения душевнобольных.
Поход, длившийся более месяца, вспоминался как самая светлая полоса их жизни в Сибири. От постоянного движения, солнца, свежего воздуха все окрепли, набрались сил. Столько леп прошло, а вспоминается как сейчас.
Эскадроны верховых бурят сопровождали головную колонну. Ночлеги и дневки устраивали в бурятских юртах, которые везли с собой и устанавливали в самых живописных местах. Почти все, кто хоть немного рисовал, взялись за кисти.
Где-то под Хоринском им встретился на редкость роскошный экипаж, запряженный тремя парами лошадей цугом. Бестужев подумал, что в нем сидит тайша[5] но вышел его сын, мальчик лет двенадцати, в шубе, покрытой ярко-зеленым атласом, в бобровой шапке, украшенной голубыми шариками и стеклярусом/ На боку — сабля с серебряным темляком, на шее — золотая медаль на Анненской ленте.
На этом привале им довелось увидеть занимательное представление.
Мальчик пересел на небольшую монгольскую лошадку, перед юным всадником выпустили большого изюбра, который, тряхнув тяжелыми рогами, прыжками помчался по степи к ближайшему лесу, но мальчик нагнал его на своей прыткой лошадке, вынул на скаку лук и стрелу из колчана и метким выстрелом сразил изюбра.
Однажды один из бурятов, постоянно следивших за шахматной игрой «секретных», попросил разрешения сыграть с кем-нибудь из них. Трубецкой с улыбкой принял вызов, сомневаясь, удобно ли выигрывать у дикаря. Но, начав партию, подвергся сильной атаке, от которой пытался спастись рокировкой. Бурят начал было протестовать, так как не знал о таком маневре короля, но в конце концов все же победил Трубецкого. Каково же было огорчение соузников, когда они узнали, что бурят, выигравший у русского князя, по приказу нойона получил за какой-то незначительный проступок пятьдесят ударов плетьми, после чего уже не мог сопровождать заключенных.
